Однако самым поразительным во всей затеянной сенаторами авантюре представляется то обстоятельство, что ее участники, очевидно, считали свои действия не более чем «дворцовым переворотом». Они явно не сомневались в том, что, стоит им разделаться с «ненавистным всем честным римским гражданам похитителем римской свободы», как все сразу встанет на свои места, возвратится на круги своя, и жизнь в Граде на Тибре потечет своим привычным порядком и чередом. У них не было припасено никакой новой политической программы, а только добрая старая, сводившаяся к трем лозунгам — libеrtas, ius, rеs publica. Они никак не подготовили свой приход к власти после насильственного устранения диктатора, полагая, что созданный тем аппарат управления безропотно перейдет под высокую руку своих новых хозяев. Нам, людям XXI столетия подобная непрактичность представляется прямо-таки детской наивностью, бездумностью и неосмотрительностью, если не просто глупостью. Но заговорщики вовсе не были фантазерами и беспочвенными прожектерами. Просто они были настолько, совершенно «непокобелимо», убеждены в вечности и непреходящем характере привычной им с детства прежней формы господства своего класса, что не желали признавать того факта, что реальность изменилась.
Брут, переориентированный заговорщиками в нужном им направлении, как проклятый, с последовательностью доктринера, принялся работать над осуществлением задуманного.
«Узок был круг этих заговорщиков, страшно далеки были они от народа» (как сказал бы лидер партии большевиков и создатель советского коммунистического государства Владимир Ульянов-Ленин). Привлечь к своему «общему делу» народные массы конспираторам-аристократам и в голову не приходило, как впоследствии — нашим российским декабристам. Однако, не будучи уверены в истинных настроениях столичного плебса, они на всякий случай все-таки вооружили для обеспечения своей личной безопасности парочку гладиаторов, известных «мастеров по части фехтованья». Всерьез же о возможности вооруженного столкновения со своими политическими противниками заговорщики, похоже, и не думали.
21. В марте сорок четвёртого
Дата покушения на самодержца была назначена на 15 марта. Дольше медлить было попросту нельзя, иначе Цезарь отбыл бы из Рима к своим «контрактникам», готовящимся к походу на Парфию. Назначенное на 15 марта в курии Помпея заседание сената должно было, как предполагали заговорщики, послужить поводом для провозглашения Гая Юлия царем — ведь только римский царь, согласно древнему пророчеству, мог победить парфян. Таким образом, у заговорщиков имелось сразу две причины не медлить с переходом от слов делу.
Не было недостатка в предостережениях, адресованных Цезарю и доходивших до «деспота» в той или иной форме. Однако же диктатор не был суеверным ни от природы, ни в силу полученного им воспитания, и потому не придавал предсказаниям никакого значения, хотя порой создавал у своего суеверного окружения противоположное впечатление, чтобы его «комиты» не смущались духом. Так, например, когда Гай Юлий, высадившись с войском близ Кирены и ступив на африканскую землю, споткнулся и упал на руки (что могло быть истолковано как недоброе предзнаменование), он воскликнул: «Африка, я беру тебя в плен!». Поэтому и полученное незадолго до покушения предостережение остерегаться мартовских ид, было им проигнорировано с «авгуровской» усмешкой просвещенного человека, хорошо знающего, что к чему…
В последний вечер перед покушением Гай Юлий был в гостях у Эмилия Лепида. Когда за дружеской беседой речь зашла о том, какая смерть самая лучшая, диктатор быстро, не задумываясь, заявил: «Внезапная!».
До самого последнего момента заговорщики не были до конца уверены в успехе своего предприятия Цезарь внезапно отменил намеченное заседание сената. Его жена Кальпурния, за которой, вероятнее всего, скрывались лица, желающие предостеречь диктатора, но не имевшие нему прямого доступа, заявила мужу, что видела дурной сон. Поскольку Цезарь не слишком хорошо себя чувствовал (видимо, после выпитого за ужином накануне), он решил прислушаться к уговорам супруги и остаться дома. Но заговорщики прислали к диктатору на дом одного из его легатов времен Галльской войны — Децима Брута, которому удалось без особого труда переубедить «потомка Венеры», своего старого боевого товарища и командира. Предназначенное для Цезаря золотое кресло, уже вынесенное из курии, было возвращено на свое место.