Человеку нужен лебедь

Кулас всем плоским дном вполз на меляк, заскрежетал по песку и резко остановился. Парус навалился на мачту, она жалобно заскрипела. Я быстро «поронил» парус, закручивая полотно вокруг рейка. От нашей работы, наших движений с невероятным криком и гамом взлетели неисчислимые птицы, потянули от острова в море.

«Все уйдут, — подумал я. — Уж очень бесцеремонно вторгаемся мы в их владения. Днем, да еще на лодке…» И еще показалось, что Филиппов решил пофасонить передо мной, показать обилие дичи — он знал, что я ни разу не охотился около Морских островов, в обычные дни добраться до них не хватало времени, а в отпуск предпочитал охоту на меляках Нижней косы, где знал каждый кустик.

Птицы, перелетев не очень далеко, уселись и перестали обращать на нас внимание. Мне стало ясно все: дичь здесь непуганая, как говорят охотники, «места необстрелянные».

Оставив кулас, мы долго брели по воде до зарослей. Скрадки не устраивали, просто встали в густые кусты чакана, недалеко друг от друга.

Мастерски же стрелял Иван Степанович! Выбирал птицу в самом неудобном для поражения полете, бил дуплетами, — и где бы и как бы ни летели утки, падали две! Старик хорошо знал, что мне редко удается дуплет, и, видимо, только поэтому сам бил только ими, и лишь из-за этого я мало стрелял, любуясь его ловкими и точными выстрелами, стрельбой без подранков.

Вдруг я увидел тянущих к острову гусей. Проследив за полетом большого стада серых красавцев, пожалел, что они не натянут на нас. Заметив их, Филиппов махнул мне рукою, чтобы я затаился и приготовился к стрельбе по гусям. Я присел и неожиданно услышал, как Иван Степанович закричал по-гусиному.

И стая повернула на его зов. Погогатывая в небе, гуси приближались, все время снижаясь. Они тычком навалились бы на Филиппова, но он замолчал, и стая, беспокойно гогоча, словно спрашивая того, кто их звал: где он? — шла на меня. Подпустив на ближний выстрел, а он тогда, когда уже различаешь, что лапки красные, я спокойно выцелил, плавно нажал на спуск. После выстрела гусь сложил крылья, тяжелым серым булыжником понесся к земле. Я вскочил, чтобы быстро подобрать гуся.

— Бей! Бей вторым! — разъяренно закричал Филиппов. — Бей!

Я невольно подчинился, вскинул ружье и выстрелил в угон уходящей стае. У одной птицы подломилось крыло, она упала.

— Разиня! — сердито закричал Иван Степанович.

Только что захваченный радостью от первого удачного дуплета по гусям, я удивленно оглянулся и с обидой посмотрел на старика.

— Не ты, я разиня! Ты молодец, вот так всегда — на спеши первого взять, бей вторым. А мне надо бы тоже парочку снять — они-то надо мной повисли после твоего выстрела.

Да, вот это охотник настоящий: ему так хотелось выучить меня меткому дуплету по гусям, что он забыл о себе, а по всем правилам — писаным и неписаным — первые-выстрелы должны быть его, он подозвал гусей. И я еще больше проникся уважением к Филиппову: честно говоря, я слышал, что он подзывает гусей, но не верил в это. Многие пробовали делать это, я тоже не исключение, но гуси никогда не подлетали, а больше настораживались, уходили в сторону или забирались еще выше. Все мы относили рассказы об умении Филиппова подзывать гусей к легендам начинающих охотников, а те многое кое-чего выдумывают.

На ночь мы отступили от острова; хотя моряна и не притихала, но Иван Степанович слышал крик куличка, предвестника норд-веста. В холодной темноте звезды появились крупными и яркими. Под ними начали скрипеть цапли и попискивать лысухи, улетающие на юг. По опушкам островных зарослей заканчивалась вечерняя тяга квакв: бесшумно кружась, они часто перекликались: «Квак! Квак!» Еноты, покидая камышовые крепи, выходили на меляки отыскивать подранков, негромко, почти как люди, тянули:

— Э-э-э-эй!

Кто ни разу не слышал енотов, может подумать, что в зарослях заплутались охотники и, выбившись из сил, еле окликают друг друга, собираясь в одно место.

Вскоре на ночные пастбища потянули стаи уток, стада гусей и казарок. Звуки их полета непрерывно слышались над нами. Я радовался: завтрашняя утрянка будет удачной. Филиппов, повертев и постучав пальцами по стеклу барометра, недовольно нахмурился. Перед ужином тщательно замерил глубину, на которой мы бросили якорь. Поужинав, вновь опустил шест за борт, воскликнул:

— Так я и чувствовал — вода пошла на скат. Надо нам уходить на глубь, скоро сорвется норд-вест.

Мы отступили в море, принялись готовиться к приходу норд-веста: закрепили реек, убрали птиц в отсеки, плотно задраили их люки, усилили крепление палатки, бросили второй якорь на длинной цепи. Только управились, как с берега налетел ветер. Свирепо рванул кулас, ударил крутой волной, брызги от нее забарабанили по палатке.

— Сорвался, чумовой, — недовольно бросил Иван Степанович.

Ветер с каждой минутой набирал силы, начали свистеть натянутые баштуги, волны становились выше и белее. Иногда кулас подбрасывало вверх, он на долю секунды повисал на гребне волны, а когда рушился вниз в междуволнье, громко звенел якорной цепью.