Человеку нужен лебедь

— Ну, ну, — Богдан Савельич настороженно оглядел Мильшина.

— Груз меньше — косы обойду ближе. Мотоцикл около Шиклуновской тропы. Сумеешь — поезжай домой, может, моторку вышлешь.

Влез в лодку. Старик помог поставить парус, развернуть лодку. Мильшин встал на корме и принялся работать шестом. Оставшись один, Богдан Савельич заплакал.

Бочарову в лодке стадо покойнее, рану не бередили толчки. Он перестал стонать, забылся в полудремоте.

Шли быстро, свежая моряна хорошо тянула парусник, его ход убыстрял Мильшин, часто и сильно толкаясь шестом. Вскоре лодка зашуршала дном по песку. Борис очнулся. Забыв о ране, резко приподнялся, чтобы посмотреть: где они находятся. Вскрикнул и осторожно прилег. Слушая скрежет под днищем, сказал:

— Мористее бы надо.

— Пройдем. — Мильшин спрыгнул в воду, побежал за облегченной лодкой.

Когда она остановилась на перекате, Мильшин закинул за плечо якорную цепь и потащил бударку. Волок ее, пока поскребывания не стали короче и реже. На глуби пошли быстрее. Мильшин подумал: в больницу они попадут только к вечеру. Если бы задержался хирург! А то бежать к нему домой далеко, а телефона нет. Показалось, что неопасно ранил Бориса, тот перестал стонать, спит. У Мильшина то и дело тоскливо ныло сердце: старик не верит, что выстрел был нечаянный, а Борис не говорит, что самовольно перешел на развилку троп.

Неожиданно моряна резко усилилась. Тонкие растяжки мачты начали посвистывать, за кармой громко забулькала вода. Борис проснулся, посмотрел на тугой парус, сказал:

— Если моторку не встретим, то сами к вечеру добежим.

— Добежим, Борис, — заверил Мильшин, вглядываясь в морской горизонт. Там поднимался туман, — значит, моряна вскоре затихнет. В тумане никакой моторки не увидишь, а шестом дотолкаешься до поселка не раньше полуночи. — Да, Борис, добежим к вечеру. Тебе легче?

— Да. Надо бы Савельича взять, помог бы.

От этого небольшого участия к себе Мильшин улыбнулся.

— Бударка легче, ближе к берегу идем. Километров двадцать выиграем. Доедет на мотоцикле.

— Ночью не сумеет. Пешком пойдет, к утру дома будет. — Бочаров пошарил рукой по полке, где обычно клал ружье. Не нашел, спросил: — Здорово ружье разбило?

— Не знаю. Да ты не беспокойся. Возьмешь мое, а твое я отдам отремонтировать. Лишь бы ты… скорее поправился!

— Знаешь, ноги-то ворочаются. А то их как будто не было.

Мильшину нестерпимо захотелось узнать, верит ли Борис в нечаянный выстрел, но вспомнил его молчание в камышах, когда спросил, почему он ушел с положенного места. Подумал, что теперь не миновать тюрьмы. Пришли на память хмельные похвальбы-угрозы Борису: круто, мол, берешь, нечаянно могут проучить. Сердце сдавило: вот так припас подарок сыну. Стало жалко себя. Жалко как-то со стороны, будто родного человека, которому ничем уже нельзя помочь. Так, как отца перед смертью, сваленного жесточайшим раком. Представил сурового следователя: «На шорох бил?!» Если бы Бочаров сказал, что перешел в другое место, наказали бы меньше. Вновь пережил все, что произошло в камышах.

Отослав старика отжимать кабана левой боковой тропой, Мильшин вышел на правую. Кабан от старика отступал медленно, и Мильшин успел далеко пройти вперед. Остановился, видя главную тропу. Прислушиваясь к кабану, вспомнил, что завтра приедет сын, что теперь-то можно будет устроить хорошую встречу. Наготовить свинины, позвать друзей сына, родных, знакомых. Показать, как надо встречать сына. И обязательно пригласить Бориса. Он неплохой мужик.

Думая о встрече сына, Мильшин отвлекся от главной тропы. Взглянув на нее, увидел что-то в камыше черное. Помня, что Борис стоит на центральной тропе, метрах в пятнадцати от недавно появившейся черноты, Мильшин принялся наблюдать, напрягая до боли глаза. Показалось, увидел контуры кабана: поднятое рыло, грудь. Временами между качающимися камышинками виделся высокий загривок с жесткой щетиной. Мильшин, смежив веки, дал отдых глазам. И вновь различил силуэт зверя. Он несколько раз выцеливал кабана в лопатку, потом приподнимал ружье чуть выше, чтобы попасть в позвоночник. И не решался нажать на спуск — никогда не бил на темную и на шорох, можно промазать. От напряжения у него начала гудеть голова, заслезились глаза. Он хотел вытереть их, но в это время увидел на тропе рыжее пятно. Подумал, что рыжее — это лоб кабана и, чтобы перебить позвоночник, надо взять левее и чуть ниже. Передвинул ружье и опять задержал палец на спуске, решив ударить, когда кабан выйдет на тропу.

Но тот двинулся в глубь крепи, и Мильшин нажал на крючок. Раздался стон, треск камыша. Мильшин вскочил и побежал к упавшему, стараясь разглядеть — надо ли добивать кабана.

В камыше лежал Борис…

Сейчас, работая шестом, Мильшин окликнул:

— Борис, ты перешел на другое место?

— Да. Чтобы удобнее.

— Разве так можно? Без сигнала, без крика.

Борис не ответил, глядя на обвисший парус. Посоветовал:

— Посади. Парусит, мешает.