Человеку нужен лебедь

Раз в полстолетия рванет такая, что никто ей не рад. В пятьдесят втором году как разбушевалась, разъярилась! Ветер выл дико, море рычало и стонало, ухало и грохотало. Словно тысячи взрывов сотрясали воздух, швыряли к небу огромные волны. Ночная темень казалась пастью какого-то рассвирепевшего чудовища, а белые гребни взбесившихся волн — его хищным оскалом. Утром ураганный ветер нес над морем миллиарды капель, и повсюду полыхали рыжие радуги. Они взметывались вверх, опадали, размахивались на десятки километров, сжимались, тысячами пропадали и тысячами вспыхивали. От этого казалось, что разъяренное море загорелось, заполыхало вселенским пожарищем. На рыбачьих судах рушились мачты, сломанные, словно спички; якорные цепи лопались, как гнилые нитки. Гигантские волны навсегда поглощали подчалки, разбивали за несколько ударов рыбницы. На Морском рейде разламывались пополам баржи, сносились палубные надстройки буксиров, переворачивались землечерпалки и землесосы. Разорвав длинные цепи понтонов, море и ветер обрушили их на пароходы и рыбницы, баржи и подчалки, сокрушая и разнося все в щепы. Двухэтажные плавзаводы, сорванные с якорей, неслись по воле волн. Как языком слизало десятки приморских поселков. Камышовые крепи исчезли, над ними ревело и бушевало море. Двухметровым валом вода ринулась в степь, помчалась по равнинам, как в ураган степной пожар, топя отары и стада, круша в пух и прах базы, кошары, конюшни и жилые дома. Там, откуда море отступило тридцать лет назад, вода смела десятки километров железной дороги. Мало кто уцелел в море и в степи. До сих пор многие числятся без вести пропавшими. Стихия их не вернула даже мертвыми.

Кабаны и еноты, зайцы и лисы почти поголовно исчезли в яростных водах. Измотанные ураганом перелетные птицы гибли бесчисленно; тысячи осетров и белуг, забитых насмерть течениями и ударами волн, выбросило на бугры.

Море, словно мстя за свое тридцатилетнее бессилие, заняло свои прежние границы. И, победив, долго не отступало.

Такую никто из каспийцев не называет моряной. О ней говорят: «стихия», а если захватила она в море — «побывал в стихии». В наше столетие такие разъярились дважды. В десятом — о той помнят лишь глубокие старики. В пятьдесят втором — эта у всех еще в памяти.

* * *

Узнав на метеостанции у Вакаренко, что обычная ноябрьская моряна неожиданно должна перейти почти в «стихию», Борис выехал на взморье, чтобы остеречь птиц и зверье от браконьеров. Мотоцикл вел осторожно — каждый толчок отдавался резкой болью в пояснице.

Все-таки сбылась мрачноватая шутка хирурга Андрейчева: пришлось повозиться ему на операционном столе, спасая жизнь егерю. Искусство хирурга и молодой закаленный организм Бориса сделали свое доброе дело. Через месяц Бочаров снова был на работе. Злорадство Бушменова не вдоволь натешилось. Разъяренный тем, что его сняли с поста инспектора рыбнадзора, он молил бога, чтоб несчастье снова нагрянуло на егеря. Иногда подумывал: а не расправиться ли со своим врагом собственноручно? Но, чувствуя, как пристально приглядываются к нему следственные органы, от которых он все еще отбивался, стремился побороть в себе искушение.

Ветер был сильный, но перелетная вела себя спокойно. Вода прибывала, как обычно, по пасмурному небу плыли не черные, а серые тучи, не предвещавшие стихии. Борис подумал, что синоптики опять перестраховались. В пятьдесят втором году вовремя не предупредили о стихии и после того, боясь новой ошибки, часто завышали силы морян.

Поздно вечером Борис вернулся со взморья к мотоциклу и выехал на опушку зарослей — здесь было затишней. Настелив из чакана ложе, залез в спальный мешок.

Проснулся около полуночи. Море гудело. Камыши временами пристанывали от ударов ветра. Сплошная наволочь крыла небо. В редких провалах черных туч изредка сиротливо взблескивали звезды.

К рассвету ветер усилился. Вдали море гулкими накатами редко било в стену зарослей, камыши низко гнулись, замирали, бросались вверх, пытаясь выпрямиться, и снова падали. Тучи неслись низко — рваные, дымчатые. Под ними стаями, парами и одиночками метались утки. Обессиленные, мчались по ветру, ныряли в заросли, в затишье прокосов. Стаи гусей тянули спокойно — сильные птицы еще одолевали напор моряны.

Перед восходом солнца море заревело. За крепью тяжко загрохотали частые волны, камыши протяжно застонали. Бесчисленные стаи уток оглашенно кинулись в степь. Поднявшись, солнце пробило в нескольких местах черные тучи, потом словно принялось рвать их и сметать с неба. Оставшись одно в блеклой вышине, потускнело и порыжело, как в пыльную бурю. Гул моряны нарастал.

— Ого-о, — протянул Борис. — Похоже, синоптики не ошиблись. Надо выбираться из камышей, пока не поздно.

Воды моряны одолели крепь и валом выкатились на луговину. На разливы горохом сыпанули стаи чирков, кряковых и шилохвостей, стали опускаться стада лебедей. Небо быстро опустело.