Человэльф

Фергюс подумал, что, вероятнее всего, после родов Катриону похитили из реанимационного отделения по приказу Джеррика. Подручные кобольда привезли ее в клинику и терпеливо дожидались, пока она родит. Потом они тенями проскользнули в палату, где она лежала совсем одна, закрыли ей рот, чтобы она не закричала…

Фергюс содрогнулся, представив, что пришлось пережить Катрионе, и только усилием воли заставил себя прекратить фантазировать. Он прошептал: «Бедная девочка!». И это было высшим проявлением любви эльфа, отучившего себя за долгие годы от каких-либо эмоций.

Его кровь начала пульсировать редкими толчками, глаза померкли, звуки окружающего мира стали почти не слышны, превратившись в отдаленный монотонный гул. Он напряженно размышлял. Мысли в его голове проносились подобно стае встревоженных непогодой буревестников – они возникали и исчезали так же стремительно.

Несомненно, Катриону доставили в подземную темницу под резиденцией эльбста и поместили в камеру смертников, где ее продержат до самой казни. И спасти свою только что обретенную дочь он, Фергюс, уже не мог. Ему противостояли могучие силы, намного превосходящие его магические способности и возможности. Вздумай даже Фергюс кинуть клич, собрать с помощью патриотических лозунгов под свое знамя весь народ эльфов и повести его на штурм темницы тирана, каким все они считали эльбста Роналда, главу Совета ХIII – это не изменило бы судьбу Катрионы. Эта нелепая, во многом безумная затея могла привести только к поражению и гибели многих эльфов и, разумеется, его, Фергюса.

Но зато он может спасти младенца, сына Катрионы и своего внука. Эта мысль пришла к Фергюсу внезапно, но мгновенно вытеснила все остальные и принесла ему некоторое облегчение.

Он всегда был реалистом, и это не так уж плохо, что бы там ни говорила Арлайн, подумал Фергюс. Катриона была обречена, и с этим ничего нельзя было поделать. Оставалось только безутешно оплакивать ее преждевременную смерть. Но ее ребенка еще можно было спасти. По непонятной прихоти сознания кобольд Джеррик упустил младенца из поля зрения, не внес его в свой чудовищный план. Но он обязательно вспомнит о своей оплошности. Тем более, что он, Фергюс сам недавно навел кобольда на эту мысль. А поэтому времени у него мало. Может быть, уже даже нет совсем.

– Спасибо, Розмари, – сказал он. – А теперь извини, но мне придется выпотрошить твой мозг.

Эльф, словно хирург скальпелем, мгновенным невидимым движением мысли уничтожил в таламусе Розмари воспоминания не только о Катрионе, но и о встрече с собой. Затем Фергюс отвел свои глаза от бесцветных, почти без ресниц глаз Розмари и встал. Он уже отошел на несколько шагов, когда услышал за своей спиной звук разбившейся чашки и вскрик очнувшейся от забытья Розмари. Но даже не оглянулся.

Глава 23

Из таламуса Розмари эльф извлек сведения, как пройти в комнату для новорожденных, которая находилась на первом этаже этого же здания. И найти ее оказалось не трудно. Через широкое, почти во всю стену, окно Фергюс увидел ряд крошечных каталок, в которых лежали спящие младенцы. Завернутые в белые пеленки, они были похожи друг на друга, как куриные яйца в магазинном лотке. Чтобы не перепутать их, медсестры прикрепили к каждому бирку с фамилией матери, датой и часом рождения.

В комнате, к счастью, никого не было. Фергюс открыл дверь и вошел. Внутри было стерильно чисто, тепло и влажно. Тепловизионный прибор поддерживал постоянную температуру двадцать два градуса. На взгляд Фергюса, здесь было слишком душно. И пахло чем-то незнакомым ему. Он не сразу понял, что это был запах младенцев. Эльф никогда не имел с ними дела и даже ни разу не держал на руках.

Фергюс прошел вдоль ровного ряда кроваток, читая надписи на бирках. Его взгляд будто споткнулся о крупно и неровно выведенные от руки слова: «Эльф, 21 марта, 15.15». Он не сразу вспомнил, что это была фамилия, под которой Катриону зарегистрировали, когда привезли в клинику рожать. А, вспомнив, с любопытством всмотрелся в лицо младенца, к которому была прикреплена эта бирка.

Личико было крошечным, сморщенным, красным, смешным… И, тем не менее, это было его, Фергюса, лицо. Он словно смотрел в зеркало времени и видел свое отражение, только лет на триста моложе. Это казалось забавным. Это казалось невероятным. Это было так чудесно, что на глаза Фергюса навернулись слезы.

И это были его первые слезы за последние сто с лишним лет. Они омыли его глаза и душу. И, начиная с этого мгновения, он начал смотреть на мир другими глазами, чистыми и ясными. А душа его стала стерильной. По-другому и быть не могло, потому что в ней, даже не спросив его разрешения, поселился младенец – его, Фергюса, внук. Его родная кровь и плоть. Тот, кому было суждено продолжить его дела и воплотить в жизнь его мечты, когда он покинет этот мир…

Фергюс смахнул ладонью соленую влагу с глаз. Чтобы это осуществилось в будущем, сейчас он должен был не плакать, как престарелая юда, а действовать.