Чем заканчиваются все дороги? (СИ)

- Укрыть? – переспросил он так, словно это слово было ему незнакомо.

- Ну да, - сказала Алиса. – Извини. Больше так делать не буду.

Эльф пошарил среди подушек, выудил оттуда свой платок и быстро повязал его вокруг головы. Алисе вдруг показалось, что без платка он чувствует себя… Еще хуже, чем она без штанов.

- Где у тебя вода? – тихо спросил он. – Ты права, пить хочется.

- В кране, - обреченно сказала Алиса. Йорвет сел, спустил ноги на пол, снова искоса взглянул на нее.

«Я все еще у себя дома», - вновь зачем-то повторила про себя Алиса.

А потом поднялась на ноги, словно не обращая внимания на своё неглиже, вышла в кухню, обойдя стол, достала два стакана и налила в них воды. Подошла, один протянула Иорвету. Снова села рядом – почему-то сидя ей было не так неловко.

Вода была холодная и чистая, и впервые за долгое-долгое время Алиса вдруг подумала, что вода – одна из самых вкусных вещей на свете. Она отставила стакан, нерешительно поднялась.

- Пожалуй, надо еще поспать. Слишком рано, - тихо сказала она и шагнула прочь.

(Иорвет)

Во сне, в который он все-таки провалился, хотя и был уверен, что не сомкнет глаз до утра, размышляя, что же делать теперь – в этом сне он снова ехал верхом, окруженный конвоем, оставляя ворота Вергена все дальше и дальше за спиной.

Рук ему не связывали. Относились едва ли не с почтением, не трогали, не били, на привалах старались подсунуть кусок получше и располагали на ночлег, молча сменяя охрану, не оставляя одного ни на миг. Избегали смотреть в глаза, будто могли тем самым убедить самих себя в том, что все, что происходит – происходит не с ним и не с ними… Что это не они везут вчерашнего героя Вергенской осады, самого опытного командира, самого преданного соратника королевы вольного города Верген – того, с кем они сражались плечом к плечу, - под конвоем в условленное место, дабы передать, как государственного преступника, как залог лояльности тому, что осталось от военного союза Северных государств.

Он знал это. Пожалуй, едва ли не с самого начала. С того самого дня, как вошел в зал Совета тогда, в тот самый день, когда отравленная Саския грянулась на пол ему под ноги… Знал, когда Каэдвен был разбит. Тогда, когда королева вернулась, свободная от воли ведьмы Эйльхарт – он знал. Знал цену, которую придется заплатить.

Он уже уплатил ее однажды, в то время, когда носил на рукаве три белых молнии на черном фоне. Но тогда все было иначе.

Он думал о своих бойцах, что остались в Вергене. О том, что теперь у них есть пусть призрачный – но шанс, пусть зыбкий – но союз, пусть нищий – но дом. И хотя бы сколько-то - но времени. Драгоценного времени, за которое он шел теперь заплатить. Какая ирония, думал он. Лежа под колючей, пропахшей конским потом попоной, глядя в костер, он даже усмехнулся этой мысли – едва-едва, уголком рта. В эльфской старинной балладе он бы шел умирать за любовь, прекрасней которой нет в мире. В жизни seidhe давно умирают совсем за другое. За время, например. За пищу. За кров. За то, что веками не имело для них ни ценности, ни значения.

Он знал, что в этой жизни ему осталось последнее: быть сильным. До самого конца смотреть поверх их голов. Дорога его заканчивается, и он должен, обязан сойти с нее, расправив плечи, и лишь тогда грязи этой дороги не прилипнуть к его сапогам, ступающим туда, куда не пускают без татуировки лозы Шаэрраведда на плече. Где всегда пахнет яблоками, и нет ни d’hoine, ни aen seidhe – есть просто жизнь. И свет, падающий сквозь листья, которые никогда не подхватит ледяной ветер Midenwaenne.

Вся его жизнь словно отдалилась, подернулась дымкой, будто берег, от которого отплывает корабль. Каждый день, хмуро глядя прямо перед собой, на мерно покачивающуюся гриву лошади, на грязную дорогу, он повторял себе, что должен верить, что все было не зря, что если не верить - жизнь не имеет смысла. Ничто не имеет смысла. Смерть – особенно. А потому – он должен верить. Просто обязан. Он должен быть тем, кем должен. Ничего не изменилось.

Но словно что-то надломилось внутри, в самой сердцевине.

Он никак не мог решиться сказать это самому себе. Он, скоя’таэль, убивший сотни врагов, кидавшийся в самые безрассудные стычки и выходивший из них победителем, ведший за собой самых отчаянных, ненормальных и неуправляемых бойцов – он никак не мог признаться себе, что не хочет умирать. Что ему страшно. Что ему отчаянно, дико не хочется за этот край.

На одной из стоянок, лежа головой на седле, укрывшись седельным потником, он отчего-то решил непременно припомнить что-то хорошее. Что-то далекое, никак не связанное с войной, с жизнью скоя’таэля, со смертью, с голодом… И наконец он нашел. Глубоко-глубоко в памяти.