Борщ удался на славу. Обоих аж пот прошиб. Потом Иорвет достал сапожную дратву и кривую иглу, и принялся чинить голенище сапога. Алиса выпросила у него оселок (ее собственный потерялся куда-то уже два месяца как) и взялась точить кухонные ножи. Эльф некоторое время смотрел на нее с кислым выражением лица. Потом не выдержал, разбранил, пересыпая витиеватую ругань словами Старшей речи, и Алису, и всех косоруких, ни на что не годных d’hoine разом, отобрал у нее и ножи, и точильный камень, и взялся за дело сам. Алиса уже усвоила, что обижаться, а, тем более, спорить - глупо.
Под мерное вжиканье, успокаивающее, кажется, и ее саму, она перемыла всю посуду. Потом почистила плиту и духовку. Потом, сама не заметив как, вымыла всю кухню до потолка, включая даже верхние полки, на которых что-то пылилось – Алиса уже и сама забыла что… Натирая фасады шкафов до блеска, она, сама того не замечая, принялась напевать себе под нос. Песня всплыла в ее голове сама собой, как это всегда и бывало, ниоткуда. Словно кто-то где-то нажал клавишу «play», но вместо колонок сигнал пошел напрямую в Алисину голову. И она тихонько, словно на ощупь пробуя собственный голос, давно уже не тренированный, запела.
Она знала, что когда-то у нее выходило действительно хорошо. Да чего там скромничать – замечательно выходило. И порой, в этой своей нынешней жизни, в долгие часы одинокого ночного бдения на диване, Алиса, сбросив все степени защиты и повернувшись к самой себе лицом, с печальной обреченностью думала, что пение – лучшее, что она умела делать во всей своей жизни… Когда-то. Но она давным-давно не поет нигде, кроме редких пьяных вылазок с Совой в караоке. Она работает посредственным архитектором в небольшой конторе, в провинциальном городе, проектируя склады и производственные ангары. И это правильно. Так должно быть, и так бывает со всеми. Потому что это разумно. И так будет отныне и вовеки веков. И никто, никто, даже она сама, в этом не виноват.
Песней, поселившейся теперь в ее голове и текшей по горлу, была «Summertime». Алиса вспомнила, как когда-то специально английский учила, чтобы петь эти блюзы. “Голос у тебя, как летний день - густой и медовый», - говорил ей когда-то препод по вокалу, с которым она лет в 19 как-то раз переспала, скорее из любопытства, чем действительно от желания. Он сулил ей будущее. Она не то, чтобы верила – просто ей нравилось это ощущение, когда не поешь – а будто плывешь в мягких, теплых потоках; когда, стоит только запеть – проходит и усталость, и головная боль, и даже расстройство желудка. Когда по-настоящему не видишь никого и ничего вокруг…
Не сразу она осознала, что вжиканье затачиваемого ножа смолкло. Внезапно оборвав очередную музыкальную фразу с пока еще не смелым, робким вкраплением импровизации, она застыла, как вкопанная. Потом выпрямилась и обернулась, сознавая, что щеки ее горят, что в голове вновь стучит, и что как она вообще могла забыться…
Эльф смотрел на нее, по-птичьи склонив голову, без улыбки. «Ну, сейчас он мне задаст!..» - обреченно подумала Алиса.
И Йорвет не подкачал.
- На каком языке ты пела, beanna? – медленно спросил он.
- На английском, - ответила Алиса. Голос ее прозвучал так, будто она извиняется, и она тут же себя за это выругала.
- И что это за язык? – спокойно продолжал эльф. – Где на нем говорят? Какая здешняя раса?
Алиса вздохнула, еще не смея надеяться, что тема, кажется, пошла в другое русло, чем обсуждение ее вокальных данных и, как она подозревала, примитивности человеческой музыки по сравнению с многовековой культурой aen seidhe, и так далее, и тому подобное – полный курс по Йорвету, да еще и отдохнувшему и набравшемуся сил.
- Один из человеческих языков, - сказала Алиса уныло. – Других рас у нас тут попросту нет. Только люди. D’hoine…
Эльф помолчал, испытующе на нее глядя. А потом протянул руку в приглашающем и, казалось, вполне миролюбивом жесте.
- Садись-ка сюда, beanna! – сказал он. – Обед у тебя удался на славу. Дела, я так понимаю, закончены. Думаю, теперь ты не откажешься ответить на мои вопросы? В мирной беседе, разумеется.
Алиса в который раз удивилась, как даже самые простые фразы он умудряется произносить так, будто насмешничает и глумится. И тут же зачем-то ей вспомнилось, что было на рассвете, и тот его взгляд… Обожгло, словно горячим хлыстом.
«В мирной беседе, как же, - подумала она про себя. – Ну, держись теперь, Алиса Витальевна!»