Чемпион

– Деревня! От уголовного. Мне десятка в полный рост светила, врубаешься? Короче, одна баба моего кореша трипаком заразила. Мы ее вычислили, поймали и на крышу затащили. Сначала за ноги головой вниз подвесили. Шестнадцатый этаж! А потом пустили по кругу и обработали во все точки.

Я усмехнулся:

– Одного трипака мало, решили коллективом переболеть?

– Мы ж не полные идиоты. Мы ж подождали, пока она вылечится, и только потом! А она, сучка, накатала заяву в ментуру. Меня чуть не загребли. Пришлось повестку в зубы и бегом в военкомат. Хорошо, у меня с военкоматом один кореш завязан, мы с ним раньше борьбой занимались. Вот он и сделал так, чтобы меня сюда взяли. Только, козел, обещал, что здесь экспериментальная часть и все одного призыва будут, никаких стариков…

В кубрик заглянул Лысенко. Он был в сапогах, в руке держал незажженную сигарету. Задумчиво посмотрел на меня и перевел взгляд на Кузякина и Телятникова, сидевших бок о бок с шинелями на коленях.

– Антоха, Макс! Идите, вас чего-то дневальный зовет!

Телятников сразу встал, Кузякин недовольно поморщился, но шинель тоже отложил:

– А чего он зовет?

– Я откуда знаю? Раз зовет, значит, надо. Идите и узнайте.

Я остался один. Сидел, пришивал нарукавный шеврон, который получался то выше нужного места, то уходил в бок. Я ругался, рвал нитки и начинал пришивать заново. Так прошла четверть часа. Услышав в коридоре шаги, я поднял голову. Мимо арки кубрика со шваброй в руках пробежал босой Телятников. У него было покрасневшее и сосредоточенное лицо. В мою сторону он не посмотрел. Заинтересованный, я выглянул в коридор.

Пол предбанника блестел. Стоя на четвереньках, Кузякин протирал его мокрой тряпкой. Дневальный и еще один солдат кавказской наружности посмеивались около тумбочки и указывали Антону на непротертые места. Он, не поднимая голову и не отвечая, тут же кидался их протирать. Шея у него была такой же багровой, как лицо только что виденного мною Телятникова. Кстати, а он куда подевался?

Я посмотрел в другую сторону. Я забыл, что в предбаннике стояло много сапог и думал, что в казарме, кроме нас, никого нет. Оказалось, в каждом кубрике было по нескольку человек. Они столпились под арками и наблюдали за ходом уборки. Я не сразу понял, что среди них нет никого славянской наружности. Одни смуглые лица, черные волосы и наглые блестящие глаза. Постепенно взгляды обратились в мою сторону. Сразу трое или четверо кавказцев сняли ремни, намотали их на кулаки и выразительно посмотрели мне в лицо.

Кузякин продолжал протирать пол. Дверь ленинской комнаты была приоткрыта, и в щель можно было разглядеть Максима Телятникова, орудующего шваброй между столов и скамеек.

С улицы донеслись топот ног и нестройно звучавшая песня:

Далеко до первого привала.
Боевая служба нелегка.
Рота шла проселочной дорогой,
А над ней белели облака…

Глава тринадцатая. Лысый, злой, голодный и преданный Родине

1

Телятников и Кузякин занимались уборкой казармы еще минут двадцать, потом вернулись в наш кубрик. Я отложил шинель с так и не пришитым шевроном и вопросительно посмотрел на них. Они молчали. Кузякин встал у окна, а Телятников стащил китель, сел на табуретку и попытался прикрепить эмблемы на воротник. Уколол палец, поджал губы, посидел, глядя перед собой в одну точку, и принялся высасывать кровь из маленькой ранки.

– Как успехи? – спросил я. – Все сделали или после отбоя продолжите?

Я ожидал, что ответит Кузякин, однако он промолчал. Его спина напряглась, а стекло отразило исказившую лицо злую гримасу. Телятников с чмоканьем выпустил изо рта палец повернулся ко мне:

– Они сказали, что Бальчис – наш сержант и раз он натоптал в сапогах, то нам за ним и убирать.

– А когда он поссать сходит, ты за ним очко станешь мыть?

– Я посмотрю, как ты станешь отказываться! – бросил от окна Кузякин.

– Знаешь, как говорят: лучше умереть стоя, чем жить на коленях.

– Я смотрю, ты слишком умный. Питерские все такие…

– А вот тебе мозгов явно недостает. Неужели не ясно, что если в первый день нагнулся, то все два года будешь ходить кверху жопой?

– Перестаньте, мужики! Нам надо держаться друг друга, а вы… – Телятников горестно вздохнул и снова занялся непослушной эмблемой. – По сравнению с теми, которые были на пересылке, здесь нормальные пацаны. Просто правила здесь такие, и все. Это как игра. Сначала неинтересно, и надо терпеть. А потом понравится.

Мне стало смешно, и Телятников обиженно замолчал. В молчании прошло минут пять.

– У тебя скоро иголка освободится? – наконец обернулся от окна Кузякин.