Чемпионы

Рюрик торопил шофёра. Тот бешено мчал машину, объезжая целые моря грязи. Дождь остервенело барабанил по брезенту и кабине. Грязь со свистом вырывалась из–под скатов. На колючих от скошенной ржи полях островками лежал чёрный размокший снег. Потом пошли груды гнилой картофельной ботвы. Чем ближе подъезжали к мосту, тем расхлёстаннее становилась дорога. Почти перед самым мостом машина застряла. Рюрик с грузчиком соскочили на землю. Они упирались в борт и скользили ногами. Мотор захлёбывался, колёса крутились вхолостую и стреляли грязью.

Впереди струилась и расплывалась круглая спина Шермана. Он наскакивал на старика в чёрном бушлате, взмахивал руками и даже хватался за кобуру. Он кричал о телеграмме ГКО и о болотах под Ленинградом. Старик ударял себя в богатырскую грудь, ветер сбил набок его густую лохматую бороду. Он тыкал рукой в баржи и ревел басом: «У меня тоже военный груз». Сквозь сизый воздух были видны облупленные катера. Они качались перед мостом. Надсадно и нетерпеливо гудел пароход, и звук его сверлил ртутное небо. Чёрный жирный дым клубом стоял над его трубой. Дождь бормотал и захлёбывался. Река была рябой от его крупных капель. Она угрожающе сопела у берега и с сосущим звуком рвалась меж железных плашкоутов.

Рюрик подскочил к изгороди и с трудом вырвал из неё осклизлую жердь. Она была невероятно тяжела и в кровь рвала ладони острыми сучками. Он сунул её под раздвоенное колесо. Машина взвизгнула и подалась вперёд, но тут же осела. Он перепрыгнул через изгородь и начал выламывать длинные доски, прикрывающие поленницу. Косматые воробьи испуганно выпорхнули из–под стрёхи. Посохшая берёза жалобно стучала в стену сарая. Ветер трубил в её сучьях. Пахло хлевом, дымом и свежим хлебом. Хозяйка выскочила под дождь и закричала на Рюрика. Он смотрел не на неё, а на Шермана и старика в бушлате, которые продолжали ругаться бешено и хрипло. Рюрик разорвал проволоку и выдернул доску. С внутренней стороны она была суха и шершава от куриного помёта. Он разломил её пополам и сунул под задние колёса. Машина судорожно дёрнулась, замерла, снова дёрнулась и пошла. Доски утонули в грязи. Боясь, что всё решит последняя секунда, Рюрик сорвал с плеч телогрейку и швырнул её под колесо.

Дождь сразу же пронзил его до самых костей. Но он с радостью понял, что борт машины поплыл из–под рук. И, потеряв его, Рюрик упал в грязь… Уже при въезде на мост он нагнал машину и на ходу заскочил в кабину к Шерману.

Шерман прикрыл его своей шинелью. От шинели пахло псиной.

Рюрик хотел улыбнуться, но лицо его изобразило жалкую гримасу. Только сейчас он почувствовал, как холод сводит его губы. Тело ныло тупо и тяжело, словно после жестоких побоев. В тесноте кабины Шерман долго и неловко шарил в кармане шинели. Наконец вместе с карманом вытянул бутылку водки. «Пей, — сказал он, — а то застудишься». Рюрик отхлебнул из горлышка. Водка отдавала железом и выворачивала внутренности. Но до чего здорово было её пить вместе с Шерманом! Посиневшие губы Шермана плясали, горлышко выбивало дробь о зубы, водка стекала на две зелёные шпалы в петлице воротника. Зелёный цвет указывал на принадлежность к фронту.

Шерман спрятал бутылку и закурил. Потом приподнял отяжелевшие веки и, словно проснувшись, оглядел Рюрика. Молча сделал несколько коротких затяжек, глотнул сизый дым и проговорил:

— Молодец. На фронте за это представляют к медали, — и снова замолчал.

От похвалы сердце Рюрика наполнилось ликованием. Он подумал, что пошёл бы за Шерманом в огонь и воду. Но через несколько минут, когда они проезжали мимо дома и Рюрик сказал, что ему не плохо бы заскочить переодеться, Шерман словно окатил его из ушата:

— Не дезертируй. Ты при исполнении задания.

Рюрик надулся. До самого склада не проронил ни слова.

Но Шерман взял его за руку и, как маленького, повёл по лестнице. Без стука втолкнул к начальнику склада. Всё происшедшее затем казалось Рюрику нереальным. Лаконично и отрывисто, словно он рапортовал, Шерман рассказал о мосте, который развели на час позже. По его словам всё выходило так, что груз доставили вовремя лишь благодаря Рюрику. Не последнюю роль играла в этом рассказе телогрейка, оставшаяся на расхлёстанной дороге… Начальник склада, тот самый начальник, который был в гражданскую войну адъютантом у Фрунзе, жал Рюрику руку, звонил в АХО. И через минуту Рюрик стоял в растерянности посреди его кабинета, нагруженный новеньким солдатским обмундированием и даже офицерской шинелью. Надо было что–то сказать, но он при первых же словах поперхнулся, и слёзы выступили у него на глазах.

А Шерман, как ни в чём не бывало, бросил небрежно:

— Иди, переодевайся. Вот ключ.

Переодеваясь в комнате для приезжих, Рюрик слышал, как за тонкой перегородкой Шерман кричит в телефон — благодарит секретаря обкома за помощь. Хотелось бороться, любить, ненавидеть, дурачиться, отколоть какую–нибудь штуку… Такой жизнью стоило жить даже здесь, в тылу.