Через Москву проездом

Балдесов не сразу понял, что это он к нему, его назвал Павлом, и пока до него доходило, прихожая уже опустела, все рассосались по квартире, и они остались здесь, вблизи входной двери, втроем.

«Боря всегда почему-то ошибается, как меня зовут. Петром меня зовут», – хотел уже сказать он с усмешкой, и тут в прихожую откуда-то сбоку, из кухни, что ли, упругим тугим шагом вышла женщина – с чудесными лучащимися глазами, прелестно подстриженной каштановой головкой, в длинном, до лодыжек, темно-вишневом платье с овальным вырезом на животе, в который соблазнительно и страстно глядел оплывший нежным жирком пупок. И что-то как сдвинулось от этого обнаженного ее пупка в голове у Балдесова – то ли вспыхнуло что-то перед глазами, то ли, наоборот, туманом вдруг шибануло, – он стоял, смотрел на женщину, на этот ее мягкий, нежный, в красноватом загаре живот и не видел ничего и не слышал.

Жирнов представил его, Балдесов пожал руки – молча, дергая лишь головой: голоса не было. Из сумрачной глубины зашторенной от белого света долгого сибирского вечера комнаты вдруг наплыло еще несколько женщин, Жирнов представил Балдесова и им, из кухни появились Алехин с Рудокоповым, тоже стали знакомиться – в дверном проеме образовалась толпа, загалдела, стронулась с места, распалась… и Балдесов обнаружил себя в комнате возле раздвинутого, но не накрытого еще стола рядом с каштановой головкой, которая с улыбкой, с волнующе-непокорным вздергом подбородка говорила ему что-то о поэзии. И называла она его при этом Павлом Витальевичем. Жирнов представил-таки его этим известным поэтом.

Балдесов хотел перебить каштановую головку, сказать, что это шутка, Борис пошутил, никакого отношения он не имеет к поэзии, то есть он вообще любит ее – Блока вот, Пушкина, но так-то он фотокорреспондент… начал уже что-то выдавливать из себя об этом, путано и нечленораздельно, но вдруг, как раскормленный до невероятных размеров цветастый мотылек, налетела блондинка, прошептала собеседнице Балдесова что-то на ухо, волооко косясь на него восхищенным глазом, каштановая головка выслушала, потом положила свою маленькую, узкую руку с нежной, тоже красноватой от загара кожей на локоть Балдесова и сказала:

– Извините, я вас покину. Не сердитесь, очень нужно, я сейчас.

Они пошли с блондинкой к двери, овальный вырез был у нее и на спине, открывая гладкую лоснистую ложбинку, таинственно сбегающую под шуршашую ткань, и все-то платье держалось на длинных широких тесьмах, схваченных на шее бантом.

Балдесов проводил их взглядом, повернулся лицом к столу, посмотрел в окно, в щель между занавесками. Что же теперь – подходить к каждой и объяснять, что он – это он, а не этот самый? Вот положеньице! Вот влип!

4

За столом он постарался сесть рядом с ней. Сквозь занавески проходило еще много света, но на столе горело несколько свечей, и стены были в колеблющихся отпечатках теней. В соседней, смежной комнате с привернутым звуком работал магнитофон, пел Окуджава: «Пока-а земля еще ве-ертится-а, пока-а еще я-ярок све-ет…»

– А вы дружны с Окуджавой? – спросила его соседка.

– Дружны ли? – переспросил Балдесов, лихорадочно обдумывая ответ. Последняя возможность у него была – встать сейчас, попросить внимания, объяснить, вроде как тост произнося. Но что объяснить? Извините, милые дамы, когда меня представляли – я ничего не слышал, я – это не этот самый… А кто это не слышал? Где же уши-то были? Что за комедия? Цену набивает? Такой ломака: я – это не я, а я – это фотокорреспондент… О, черт! Вот влип, вот глупость-то! Только смеху ведь навешаешь на себя…

– О чем вы задумались, Павел Витальевич? – заглядывая ему в лицо, спросила соседка. – Это не простой, сложный вопрос, да?

– Н-нет… – сказал Балдесов. – Н-нет. Видите ли… Дружны ли… – Никак он не мог ни на что решиться. Но решаться нужно было – не затягивая больше, сейчас, вот в это мгновение, и, словно бы помимо его воли, как бы нечаянно, у него вылетело: – Нет, не дружны. Знакомы. – Он ужаснулся тому, что сказал, но все, хода назад не было, только вперед, вперед, и он заговорил быстрым говорком, скорей, скорей отталкивая от себя эти слова: – Хорошо знакомы. Но не дружны. Нет. Почему-то считается, раз двое людей знамениты… они обязательно должны дружить. Но у нас совершенно разные характеры. И вообще, мне больше Высоцкий нравится.

– Фу, Высоцкий! – сказала, смеясь, маленькая худая, с короткой стрижкой некрасивая женщина с блеклым большим ртом – она была актрисой, и ее больше всего боялся теперь Балдесов, но вроде и она, как и остальные, смотрела на него во все глаза.