Через Москву проездом

С улицы, оглушительно выстрелив входной дверью и пробухав затем по сеням, вошли двое: художник Рома Синицын, с оформительского факультета ВГИКа, высокий, белобрысый, с серыми хитрыми, утянутыми по-кошачьи к вискам глазами, с модными, углом вниз, гуцульскими усами, и Сережа Яргин, из университета, с третьего курса журналистики, круглолицый, толстоморденький, с крепкими короткими пальцами, нахрапистый, хваткий; из таких, знал Балдесов по опыту, очень скоро выковываются завотделами и идут, идут потом в рост без остановок.

– О-ха-ха-ха! – закричал, раскидывая руки в стороны, Синицын. – Петр Сергеич, значит, приехали?! Теперь мы в полном составе, а вожачок наш боялся…

– Какой такой вожачок? – не понял Балдесов, приподнимаясь со стула для приветствия, – и понял. Оглянулся на Жирнова, Жирнов стоял у окна, глядел на них и улыбался – ему, видимо, это прозвище нравилось.

– Вот шельмецы. Прозвали! – ответил он ласково-укоряюще на взгляд Балдесова.

– У меня уже два объекта вам для съемок, – вместо приветствия сказал Яргин, пожимая Балдесову руку, и Балдесов подумал, что насчет этого паренька не ошибся.

– Чайку, ребята, чайку, – приглашал всех к столу Жирнов. – И давайте докладывайте, что там с этим местным отрядом. Давайте садитесь. Давайте. Петя, а ты допивай, и Колюнчик вот тебе все объяснит. Давайте, Коля, давайте…

Синицын с Яргиным, грохоча литыми, сколоченными из плах табуретками, устроились у стола, зачавкали, зазвякали ложечками, захлюпали, рассказывая вперебив друг друга, что надо давать критический материал о командире Политехнического – устраивал, подлец, свои личные дела, распределение хорошее, отряд собрал, а договора ни черта не заключил, нет у отряда работы, раагорячились, вошли в раж, пристукивали кулаками по столу – молодые, неуезженные, Жирнов слушал, нахмуренно глядя в стол, и изредка лишь взглядывал на них, сосредоточенно кивая при этом. Балдесов допил чай, покрутил остывающий стакан между пальцами и, поймав паузу в рассказе, сказал:

– Боря! Устраивай мне все-таки поспать сначала. Ей-богу.

Пухлое лицо Жирнова снова передернулось cyдорогой.

– Я же тебя прошу, Петя, – сказал он, не отрывая глаз от стола.

– Так я же тебя тоже прошу, – сказал Балдесов.

Он точно рассчитал: при Синицыне с Яргиным Жирнов побоялся вновь начать уговоры, которые могли затянуться или же все-таки оказаться бесцельными.

– Колюнчик! – нашел Жирнов взглядом Усачева, и голос его был сух и обрывчат. – Объясни Петру Сергеевичу, куда ему ехать.

– Ну, Петр Сергеич, ну, молодец, – в восхищении и осуждении одновременно крутил худой желтой шеей в пупырышках гусиной кожи Усачев, выводя Балдесова на улицу, чтобы объяснить ему наглядно дорогу. – Ну, молодец, да… палец вам в рот не клади.

Балдесов, с чемоданом и портфелем в руках, шел рядом и похмыкивал – он был доволен собой.

Они вышли на у лицу, встали перед фасадом диспансера, и Усачев стал объяснять:

– С аэродрома вы в штаб поехали? Ну вот, тем же троллейбусом. Сейчас направо, до улицы, и по ней налево, два квартала. Там остановка. В сторону аэродрома, почти до самого, остановка «Магазин».

– Знаю, – сказал Балдесов.

– Бывали здесь?

– Да раза два как-то. В командировках.

– Ага, – удовлетворился Усачев. – Общежития Мединститута где, знаете? Совсем хорошо. Третий корпус, комната двести шестнадцать; как войдете – кровать направо. Ваша. Застелена уже, все чин-чинарем, я получил. Там из ребят никого нет, наверно, ключик на вахте спросите. Двести шестнадцатая, значит.

2

Когда Балдесов проснулся, в комнате по-прежнему, как и тогда, когда он пришел, не было ни души, стояла тишина, и в ней звеняще жужжала где-то под потолком муха и торопясь, торопясь, боясь отстать, бежал на подоконнике, стучал будильник. Балдесов посмотрел на него – стрелки показывали без двух минут три. Тяжесть в голове не прошла, но молотобойцы прекратили свое занятие – жить можно было вполне.

Он достал из чемодана кофр с аппаратурой, запас пленки, прихваченной с собой на всякий случай, зарядил под одеялом три кассеты – если бы Жирнов послал его на задание даже прямо сейчас, он был готов.

Но Жирнова в редакции не было, не было Яргина, чтобы уточнить у него его задания, только Синицын за столом, раскидав вокруг обрезки ватмана, обставившись пузырьками с тушью, обложившись плакатными перьями и фломастерами, вырисовывал разными шрифтами заставки и рубрики будущей газеты, да из другой комнаты, из-за закрытой двери слышался высокий упругий голос Усачева, говорившего, видимо, по телефону.

– О-ха-ха-ха! – закричал. Синицын, увидев Балдесова. – Петр Сергеич, выспавшийся, собственной персоной. Жмите туда, – ткнул он фломастером в сторону двери, из-за которой вырывался голос Усачева. – Так велено передать, и моя миссия закончена – я передал.

Усачев нажимал на рычаг и собирался снова звонить, когда Балдесов вошел к нему.

– Скоро четыре. Ни черта не успеем! – бросив на рычаг трубку, щелкнул Усачев по стеклу своего «Полета». – Жирнов в штабе и поручил с вами, Петр Сергеич, заняться мне.