Через сердце

«Дорогой дядечка, не сердись, я уезжаю, заходила проститься с тобой, но хозяйка сказала, что ты спишь и лучше тебя не беспокоить. Получила от папы телеграмму, он вызывает меня и Юру к себе, но Юра ехать отказался, говорит, его со службы не отпустили. И вообще Юра мне сегодня нагрубил (это слово было дважды подчеркнуто в письме). Но тетя Лара сказала: «Не вижу ничего особенного, поедешь одна». Не знаю, как все дальше повернется и что скажет папа. Прости свою племяшку за причиненные волнения. Привет Илье. Твоя Светка».

— Возьми, почитай, — передал записку Илье Иннокентий Васильевич. — Пожалуй, надо тебе ознакомиться и с этим письмецом, утром сегодня принесла почтарка… Куда я его засунул?

Иннокентий Васильевич порылся в бумагах на столе, заглянул в ящик, ощупал карманы.

— Вот оно. Секретный, можно сказать, документ, не подлежит оглашению… Читай! Потом чайку попьем с медовыми пряниками — свежие!

Иннокентий Васильевич вышел на кухню, зажег керосинку и поставил чайник.

Илья несколько раз перечитал записку.

«Привет Илье» — всего два слова. Он повторил их про себя. Слова прошелестели безжизненно, равнодушно. Так в конце письма вспоминают дальних родственников. Илья подошел к окну, сел на привычное место Иннокентия Васильевича. Подперев щеки ладонями, смотрел на улицу. Вспомнил про письмо, оставленное Иннокентием Васильевичем. «Секретный, можно сказать, документ…» Что это может быть, от кого?

В почтовом конверте оказался большой лист, крупно исписанный рублеными фразами, как пишут стихи.

«Дорогой брательник Кеша! Твое письмо подоспело как раз вовремя. Кроме спасиба, сказать тебе нечего. Было бы хуже, если бы ты, смолчал. Кому я еще поверю, как не тебе, праведнику. Чуял я, что информация Ларисы одностороння. Сестра всегда была человеком восторженным. Экая ведь комиссия — взрослая дочь! Как тут не вспомнишь грибоедовского Фамусова. Я ведь сдуру чуть не дал согласие Светке. Придется вопрос пересмотреть. С учетом вновь открывшихся обстоятельств. Все-таки дочь есть дочь, правильно. А посему я решил немедля вызвать Светку. И не одну, а с мнимым ее спасителем. Ужотка покажу молодцу от ворот поворот. Письмо пока держи в секрете. Обнимаю тебя. Брат Василий».

Илья долго вчитывался в эти широко разбросанные строки. За ними слышался ему зычный отрывистый голос. Фраза за фразой, слово за словом прочно сцеплялись, как звенья тяжеловесной, погромыхивавшей цепи.

Теперь Илья понял, что дело принимает новый оборот. Он спрятал письмо в конверт и вышел на кухню.

— Ну, что скажешь? — спросил Иннокентий Васильевич. — Геройчик-то наш не обнаруживает храбрости? На попятный пошел? Ты понял, в чем дело?..

— Должно быть, строгий у Светки отец? — спросил Илья.

— Кто? Васька-то? Ого! Ловкачей он не любит, с ловкачами он строг. Тут я на него надеюсь. Коли сказал «ужотка», значит, сделает. Я его знаю!..

— Светку мне жалко…

Голос Ильи был грустным. Он сел на подоконник, наблюдая, как тщательно протирает стаканы Иннокентий Васильевич.

— А мне, думаешь, не жалко? Ничего другого не придумаешь. Дело обкумекано со всех сторон. Ежели припарки не помогают, надо вызвать хирурга…

Сурово прозвучали эти слова. Илья замолчал.

По улице, позванивая пустыми бидонами, неторопливо тащилась с пристани колхозная Буланка. Возчик Марьюшка тпрукнула, завидев сидевшего в окне Илью.

— Илья не ты ли будешь?

— Я Илья. В чем дело?

— Посылочка тебе послана…

Она достала из кошелки простой бумажный кулек, в каких отвешивали в ларьке пряники и конфеты.

— Дачница с катера велела передать, — подмигнула Марьюшка, — поклон тебе…

И, лукаво оглядываясь, пошла к своей Буланке.

— Спасибо вам! — крикнул вдогонку Илья.

— Что случилось? — подошел Иннокентий Васильевич.

Он услышал, как Илья судорожно втянул воздух.

— От Светки! — Илья торопливо разорвал кулек, в нем оказался красный шелковый кисет. На кисете была вышита зеленая ящерица.