Через сердце

— Вы счастливец… величайшие минуты… удалось отлично… получите этот исторический снимок…

И еще спрашивал о чем-то, стискивая локоть:

— Верно ведь? Правда?

Мариша ответил не сразу. Нервный озноб сотрясал его плечи. Он с усилием развел челюсти, усмехнулся чужими, непослушными губами и выговорил:

— Ужасно… все… просто…

1930

ПОВЕСТЬ О СТАРОМ ЗИМУЕ

I

Велики леса северные: сухоборья, да глубокие топкие пади, да озера, да опять зеленые прохладные суземы.

Где у них начало, где середка, где конец, — кто проведает, какие ученые люди-землемеры?

Никто того не проведает. А только говорят старики, что от самого Студеного моря, от Печоры, от Мезени, от Канина — до Питера-города все можно лесом идти, живой души не встретишь.

И поехали в такие леса воевать англичане. Чудаки! Для какого смыслу?

Сказывал утром милиционер мужикам на берегу:

— У них все на картах промечено: и где лес, и где вода, и где луг. И где твоя, к примеру сказать, деревня Долгая Щелья. Опять же у них аппараты разные. Видать, большая война будет!

Хоть и не поверил старый Зимуй — такое у него понауличное звание — милиционеру, а весь день думалось.

Стоял у высокого крыльца, починял крылья невода. И все на реку поглядывал, поджидал сына с заречья — за сеном уехал, с отливом должен быть, — сказать ему надо. Опять, видно, забирать на войну станут.

«Не спущу Ваську, — думает Зимуй, — уедем на промысел за навагой, там доставай с Канина. Мыслимо ли дело, с одной войны распустили — другую зачинать. Не спущу — и все!..»

Гудело в избе — то молодица жернова вертела, жито домалывала.

Вышла на крыльцо баба Зимуева — Анисья, сказала:

— Что личемер-то давеча сказывал, — правда ай нет? Молодица, ишь, ревет, Ваську у меня, говорит, заберут. И у меня сердце затомило, и работа в уме не стоит.

— Лешего! — осердился Зимуй. — Наворожите тут до дела.

Даже нитку новосканную сорвал, осердившись. Не любил старик бабий язык, змеиный, долгий язык.

— Тре-пло! Пришить вот языки-те!

А как зашумела под берегом вода — на отлив пошла, сам стал на угоре, подождать сверху карбасов.

Широк Кулой в полной воде — что твое море! Зыблется весь на солнце, смотреть больно. Треплет свежий ветер бороду Зимуя, раздувает беспоясную рубаху.

«Морянка, должно, начинает перебивать, — обдумывает свои дела Зимуй, — благоприятно нам с Васькой завтра в Сояну плыть за семгой».

А вот и показались из-за мыса карбаса. Шибко несет вода, у ребят и веселки убраны. Сидят с девками на сене, на воду поглядывают да песни поют.

Певучий народ щельяне, зря карьеполы перед ними бахвалятся.

Не кукушица скуковалася-а…
Эх, да не горюшица сгоревалася-а…

Постоял Зимуй, послушал. Хороша песня, досельная, дедовская.

Красна девица сгоревала…

То Сарка поет… ишь, голосистая девка! Нет, не Сарка! Ефимка, надо быть? Или Сарка?..

Эх, да по хорошеньком плачет,
Пригоженьком,
По наде-е-е-женьке плачет,
По ми-илом дружке-е…

Стой, девки, как бы взаправду не привелось «Надеженьку»-то петь!

И, сложив в рупорок руки, закричал на всю реку Зимуй:

— Вась-ка-а!

— Чего-о?

— В Архангельском-то, бают, смен власти-и!

— Ну-у?

— Да вот те и ну-у! Англичане, бают, наехали-и!

— Кто сказывал?

— Человек тут был… с Мезени!

Сразу стало тихо на карбасах. Кончилось пение. Так и под берег подъехали невесело.

Собрались тут на угоре ребята, толковать про политику стали.

— Да не ходите — и все, ну их… — выругался Зимуй. — Васька, ты не ходи!

— Пускай ужо заставят! — говорили ребята, расходясь. — Кто теперь пойдет?..

Ночью пришел с Мезени лесом молодой матрос, звал с собой ребят в большевики идти и про новую политику сказывал:

— Это, что приехали они сюда с Ерманией-то воевать, — пустой разговор. Все одно что кобылу с хвоста поить. А приехали они нас под себя замять за богатства наши: за лесок, за ленок да за семужку. Погодите ужо, увидите!

И сманил за собой пятерых молодцов комитетских, ночью все и ушли.

II

Месяц на перекрой — самое время семгу промышлять.

Мужики с ближней избы наказывали: вчера за одну тоню по пятьдесят рыбин в лодку сваливали. И никого на деревне не осталось, все уплыли.

Понесли Зимуй с сыном невод в лодку, с вечерней белой водой порешили плыть. С горы высмотрели: карбас гонят с Мезени. Дождали:

— Не новую ли власть лешак несет?

Вышли тут на берег трое городских с сумками.

— Комитетские где?

Не сказал Зимуй, что ушли в большевики с матросом.

— На промысла ночью уплыли..

— Не врешь?

— Не корыстно мне врать-то!

— А мужики где?

— И мужики на промыслах. До одного все.

Поговорили тихонько меж собой приезжие. И подошли опять:

— Мы тут приехали новую власть устанавливать. Речь хотим сказать, разъяснение сделать.

Сощурился Зимуй, усмехнулся:

— Любое дело тут вам власть-то ставить, коли бабы одни остались.

Изобиделись. Мы, мол, не для баб, а для всего народа добра хотим.

А Зимуй им: