Через сердце

Густо накурено было в каюте — облаком поплыл из дверей дым. Там сидели трое. Замолчали все, как вошел Зимуй.

— Что скажешь?

Большой, кудластый уставил навстречу ему тяжелую голову — похожий на медведя в тесной берлоге. На широких щеках его огнисто горела рыжая щетина. Часто мигали маленькие бессонные глаза. И голос сиплый, с натугой, спросил опять:

— Что скажешь, дорогой? Давай скорее!

Не ко времени зашел Зимуй — сам видел: заняты люди делом. Лежит на столе большая карта, краями свесилась до самого полу. Седой важный человек прилежно клонил над картой стриженную ершиком голову, мерял спичкой зеленое поле. Усы у человека пышные, витками — прямо генерал.

Даже сробел Зимуй, запнулся на первом слове:

— Ни звать, ни взвеличать не знаю как… извиняюсь, товарищи. Примите нас на верную службу.

— Откудова?

— Сдалека! Четверо суток лесом шли.

— Один?

— С сыном да с племяшом. Выехали, вишь, мы на промысел, а они у нас снасть сорвали…

— Постой! Какая снасть? Ах ты, ей-богу… Некогда нам, отец! Понимаешь?

Устало вздохнув, провел по лицу кудластый. Он поднялся в тесноте каюты, огромный и широкий, и, заслонив окно, вытер ладонью запотевшее стекло. Посмотрел на берег и повернулся:

— Не могу принять на пароход. Мест у нас нет. Понял?

Долго стоял Зимуй, не знал, что сказать.

— Эко неловко! Хошь назад иди теперь. Вот ведь оказия!

И тут поднялся третий — маленький, черноватый. Он сидел на капитанской койке, оглядывая всех из угла веселыми глазами.

— Я его беру с собой, — сказал он. — Стрелять умеешь, отец?

— С малых лет охотники. Белку в глазок бьем.

— Ишь ты! А ты, брат, вон какой — налитой! — восхищенно пошатал он могучие плечи старого Зимуя.

— Силушка еще есть, — степенно похвалился Зимуй.

— Тебя как звать-то?

— А Кузьмой зовут.

— Ну, ладно, Кузьма-богатырь. Пойдешь со мной а лес.

Они вышли из каюты. И тут черноватый весело, по-знакомому, подмигнул Зимую, показывая на дверь:

— Сердится! А ведь добрейшей души человек! Ну и пусть сердится, а мы все-таки сделаем по-своему. И большое дело сделаем. Верно, Кузьма-богатырь?

И хоть не знал Зимуй, о чем говорит человек, а тоже засмеялся:

— Так и пожалуй, что верно!

VI

Черноватого звали Пунин. Первое время все поглядывал на него Зимуй: не узнать, что за человек. Расхаживает по пароходу, маленький, ручки в брючки, а ходит по-петушиному — головой набочок, будто клюнуть хочет. Со всеми разговаривает и все время зубы кажет. А сам неприметно глядит и глядит веселым глазом, будто насквозь щупает.

Говорили, в штабе он большой человек — комиссар. Оно и верно: тихо, без шуму, а устроил все как надо, Принял-таки тот кудластый и Ваську и племяша к себе на пароход. А Зимуя записали к Пунину в отряд — на большое дело.

На большое дело снарядились четверо: комиссар Пунин, да тот белоусый — с генералом схожий, да старый Зимуй, да выпросился еще с парохода Исайка Мягкий, проводником взялся быть, хаживал будто бы в этих местах на лесные промеры, знает места хорошо. Взял его Пунин в отряд, только посмотрел зорким глазом:

— Ты, парень, может, со страху с парохода уходишь? Так наше дело будет опаснее, имей в виду.

И тихо, без гудков отпихнулся от берега пароход, пошел в разведку на низ.

Поцеловались на прощанье Пунин с кудластым, посмотрели долго друг на друга.

— Рисково, говорю, действуешь, — сердито заворчал опять кудластый, — может, отдумаешь?

— Нет, брат, не отдумаю.

— Ну и черт с тобой! Твоя затея — ты в ответе. Отдай чалку!..

Поцеловались и Зимуй с сыном. Оправил старик бороду, замигал часто. Хотел прибодрить парня, а сказалось совсем не так:

— Коли что, так смотри, не особо…

Строго сказалось, не заслужил того верный, тихий сын. И махнул рукой старик, побежал по шатучим сходням на берег.

Зашлепал пароходишко вниз — англичан искать. Два пулемета сидели по-собачьи, мордой кверху, один на носу, другой на корме.

С кормы смотрел недвижно Васька, только ветер кудрю взметывал.

Бежал по берегу Зимуй, кричал вслед:

— Матке наказывай с кем ли поклон. Скажи, коли живы будем, домой на зимние праздники будем.

Засмеялись все на пароходе:

— Правильно, отец: коли не помрем — живы будем.

И ушел пароход. Далеко в излучине повернулся еще белым боком, зажглись на солнце окна. Потом увернулся сразу за зеленый мысок, и стало затихать шлепанье колесных плиц.

— Собирай вещи-и! — петушком кукарекнул Пунин.

И оглянулся на него Зимуй: по-иному звучал теперь голос маленького комиссара, и озабоченным стало его приветное лицо.

Все подвязали мешки и молча двинулись в лес, сырой и замоховелый, то и дело натыкаясь на трухлявую валежину.

Двое суток опять лесами правили. А дорога все в гору да под гору. Ноги то в болотине вязнут, а в гору идти — назад катятся по сухому игольнику да ломкому брусничнику.

Тяжелая выпала путина. Оно бы и ничего, ежели бы клади поменьше. А то патронов по сту, да круглые гранаты — по пятку на брата, да еды всякой на неделю.