Через три войны. Воспоминания командующего Южным и Закавказским фронтами. 1941—1945

Я имел много свободного времени. Низшее начальство ко мне относиться стало получше. Воспользовавшись этим положением, я начал усиленно заниматься учебой. Кстати, в местечке Одензу, что между Ригой и Двинском, где занимали мы окопы, я познакомился с учителем, поляком по национальности, неким Прунским. Он жил в бедности и охотно согласился за небольшую плату подготовить меня за два месяца для сдачи экстерном за пять классов реального училища. Я был очень рад этому случаю. Начальство не возражало, и я успешно впоследствии сдал экзамены во втором реальном училище Казани, куда меня отпустило для экзаменов мое начальство. Там стояла наша запасная часть, в ней я должен был остаться и поступить в школу прапорщиков. Но солдатская дружба была сильнее, меня тянуло в мой эскадрон, который все оставался сидеть в окопах под Ригой.

Хотелось уехать в действующую армию и потому, что тяжело было смотреть на огромные очереди рабочих и работниц у лавок за продуктами. Проходя мимо очередей, можно было слышать возмущенный ропот собравшейся массы людей: «Наши мужики на фронте, а нам есть нечего. Они помирают от пуль, а нас заставляют помирать с голоду». Я видел один раз, как толпа людей разбила хлебные и продуктовые магазины. Как городовые забрали и вели в участок десяток женщин, за которыми бежали и плакали их малые дети.

В эскадроне и полку ничего не поменялось. Если не считать, что двоих солдат за мое отсутствие ранило и пришло из запаса в эскадрон пятнадцать солдат. Двое из них, Гусев и Вернин, были моими хорошими товарищами. Гусев пошел ординарцем к командиру эскадрона, а Вернин был телефонистом.

Наступала третья военная зима, зима семнадцатого года. На фронте было затишье. Только один раз наши войска – сибирские стрелки – были брошены под Искулеки в наступление. Здесь много было положено с нашей стороны жертв, в результате мы продвинулись лишь на пять километров, но заняли участок на противоположном берегу Двины и острова. Впоследствии этот участок был с нашей стороны сильно укреплен. Это был самый опасный и ответственный участок фронта, его обычно занимали не кавалеристы, а наши стрелковые части. Две недели мне пришлось быть на этом участке в окопах в качестве связного. Я своими глазами видел, как ежедневно немец открывал артиллерийский огонь даже по отдельному замеченному в наших окопах солдату. Жизнь на этом участке днем как бы замирала, только ночью подавалась пища, только ночью можно было проникнуть в окопы. Здесь я познакомился с сибиряками, узнал от них много интересного о тайнах тайги нашей необъятной Сибири, о ее огромных богатствах и просторах.

Суровым солдатам-сибирякам, как и всем, очень надоела война. При этом они часто жаловались на то, что очень подолгу не получают писем. Это было неудивительно. Письма шли в действующую армию с большим опозданием, а порой совсем не доходили то ли по небрежности на почте, то ли в связи со строгой цензурой.

Рослый сильный солдат по фамилии Лыков, как только начинался у нас разговор, где и как живут, где лучше, где хуже, сразу говорил – лучше жизни, чем в Сибири, нет. Простор. Никто тебе не мешает, а какой лес, какая охота! Затем Лыков тяжело вздыхал, видно было, что ему очень хотелось скорее быть дома. «Ничего, – продолжал сибиряк, – скоро должна война кончиться, не весь же век воевать будем. Да поди она и немецкому солдату тоже надоела. Наверняка они также от насекомых обобраться не могут».

Я соглашался с мыслями Лыкова, и ему, видимо, это нравилось. В то же время я рассказывал ему о Каспийском море, о том, какое оно богатое рыбой, что оно и не замерзает, зима там очень легкая. Морозов совсем не бывает, да если бы и были морозы, все равно море не могло бы замерзнуть и покрыться льдом. «Почему же это?» – задавал мне вопрос Лыков. «Да потому, что вода в нем горькосоленая».

В свою очередь я предлагал Лыкову после войны поехать на Каспий и сделаться рыболовом. Он не соглашался: «Нет, брат Иван, во-первых, у меня семья, а во-вторых, я люблю суровую зиму, простор Сибири и охоту».

Когда я уходил от сибирских стрелков, я оставил на память Лыкову записную книжечку, он тщательно записал в ней мой адрес, а я взял его адрес и хранил до Гражданской войны…

Мы продолжали сидеть в обороне. Правее нас занимали окопы кавалеристы и казаки 4-й дивизии. Жизнь оставалась прежней. К Рождеству получили приветствие от своего шефа наследника Алексея. По этому случаю и по 1 случаю Рождества Христова эскадрон был выстроен. Офицеры по очереди и старшинству поздравляли нас. Мы получили по французской булке, по полфунта колбасы и по бутылке пива.

Солдаты этого долго не могли забыть. И не потому, что нас угостили, а потому, что когда нас приветствовали офицеры, то один молодой прапорщик вместо того, чтобы поздравить нас с Рождеством, поздравил нас с Пасхой Христовой. Весь эскадрон, несмотря на строй, разразился громким смехом. А затем мы этого офицера в своей среде прозвали «Пасхой». И он вынужден был уйти в другой кавалерийский полк.