Через века и страны. Б.И. Николаевский. Судьба меньшевика, историка, советолога, главного свидетеля эпохальных изменений в жизни России первой полови

Некоторые пункты плана публикивались с определением сущности позиции лектора: «Партийный аппарат – наиболее паразитический и бездарный слой советского общества» или «Теперь диктатура вошла в полосу жестокого кризиса отношений с деревней»[825]. Когда же лекция была прочитана, русскоязычная газета поместила ее подробное резюме[826]. Николаевский начал с того, что в России «сейчас не скучно жить. Напротив, жизнь там бьет ключом – нужно уметь лишь внимательно наблюдать и держать глаза открытыми». И далее особое внимание уделялось внутренним противоречиям в советском руководстве, главным образом по китайскому и югославскому вопросам. Автор обращал внимание слушателей, что в отсутствие Хрущева, отдыхавшего на Кавказе, Президиум ЦК с подачи Ф.Р. Козлова одобрил резолюцию, дезавуировавшую политику Хрущева на улучшение отношений с Югославией, как Хрущев примчался в Москву и смог изменить курс в нужную ему сторону. И все же в стране нарастали, по словам лектора, элементы оппозиции – как консервативной, так и либеральной. «Хрущев понимает необходимость реформ при одном, однако, условии – основы режима и его идеологии должны остаться неприкосновенными, – заключал Николаевский. – Выкорчевать элементы сталинизма из практики советской жизни Хрущеву еще далеко не удалось, хотя съезд и развязал ему руки для дальнейшей борьбы в этом направлении. Как он справится с иностранными сталинистами, особенно с китайскими, албанскими и прочими, – покажет время»[827].

Николаевскому пришлось проводить коррекцию своих взглядов после октябрьского пленума ЦК КПСС 1964 г., на котором фактически произошел государственный переворот – Хрущев был отправлен в отставку. Уже переселившийся в Калифорнию Николаевский в мае 1965 г., приехав в Нью-Йорк, выступил с лекцией «Советская Россия после Хрущева»[828]. Основную причину свержения «Никиты-кукурузника» лектор видел именно в том, что Хрущеву не удалось выкорчевать корни сталинизма, хотя он и задумывался о «своем некрологе», рассчитывая войти в историю с «приличной репутацией». Однако при наличии сталинской системы, основы которой Хрущев оставил нетронутыми, все его реформы были обречены на неудачу. Даже такая, казалось бы, прогрессивная инициатива, как передача машинно-тракторных станций колхозам, обернулась для колхозов финансовыми тяготами и организационной неразберихой. «Его стремление провести реформы в колхозах и в положении колхозников натолкнулось на нежелание партийных организаций выпустить из своих объятий деревню, которую они опутали, как спрут», – считал Николаевский. Новое советское руководство, продолжал Николаевский, сколько-нибудь большим авторитетом в стране и за ее пределами не пользуется. Оно явилось результатом компромисса различных течений и групп партийной верхушки, и ему необходимо еще окрепнуть и найти свою политическую линию. Не занимаясь конкретными прогнозами, Николаевский был в целом пессимистичен относительно возможности каких-либо прогрессивных изменений в СССР в обозримом будущем.

Глава 6 СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ: АРХЕОГРАФ И ИСТОРИК

Анализ принципиальных проблем российской истории

Став в Нью-Йорке директором Американского рабочего архива и исследовательского института (в конечном итоге оказалось, однако, что это была только «вывеска», позволявшая придать некий законный статус его коллекции в новой стране обитания), Николаевский продолжил собирание документов и воспоминаний. Он усиленно пополнял свой архив, возобновив контакты с эмигрантами своего поколения, с представителям новой, военной и послевоенной эмиграции, и стремился получить у них разного рода первичные материалы. Средств на закупку документов и тем более архивных фондов было очень мало. Борис Иванович ухитрялся выкраивать скудные доллары даже из своего личного бюджета.

Друзья и коллеги по этому поводу острили, добродушно смеясь над его страстью, хотя, как правило, понимали ее значение для истории. Р.Б. Гуль вспоминал, что как-то в Нью-Йорке он и Николаевский были в гостях у Церетели. За чаем Церетели, любивший острить, говорил:

«Вот, Р.Б., вы, конечно, знаете архивную страсть Б.И. и то, что некоторые обвиняют его даже в возможности приобретения им чего-нибудь для архива путем похищения? Но если даже так, то это же – страсть! А если страсть, то что же вы хотите? Почему похитить любимую женщину можно, а похитить книгу нельзя? Страсть всегда есть страсть… и с ней ничего не поделаешь»[829].