Черная часовня

С ранних лет жизни [он] ясно осознавал, что является человеком с патологическими, извращенными наклонностями… будучи одновременно грубым и красноречивым, лицемерным, фанатичным и святым, грешником и аскетом…

Падени

Из желтой тетради

Всё еще хуже, чем мне казалось.

Что, конечно, еще лучше служит моей конечной цели.

И все же – да, я испытываю потрясение.

Довольно забавно, что меня может потрясти столь простое и низкое создание.

Однако у него есть грубая сила личности, как у цыганской гадалки или убийцы. Чувствуется глубина того, на что он способен; великое добро и великое зло сплелись неразделимо в одну нить.

Даже он не может понять, где начинается первое и заканчивается второе, поэтому находит оправдание и тому и другому.

Мне всегда легче верилось в грешников, чем в святых, но, думаю, в моем звере встретились они оба.

Демоническое сочетание.

Я позволю ему последний… танец в этом Городе Света, а потом мы должны ретироваться. Я начинаю понимать, как использовать его в своих более масштабных планах. Конечно, он привлек внимание нужных персон, которых я больше всего хочу… подразнить.

И отвлек внимание тех, кому придется дорого заплатить за свою ошибку.

Чего еще просить у дикого зверя?

Глава сороковая Карта убийств

Посетители увидят, что фигуры личностей, занимающих общественное внимание, скрупулезно воспроизведены до мельчайших подробностей.

Каталог-альманах музея Гревен

[106]

Из дневника

Я полночи ворочалась на кушетке в алькове, отделенном занавеской от общей столовой.

Когда я наконец заснула, воин-индеец на лошади преследовал меня по Елисейским Полям, а потом погнал к Эйфелевой башне, застывшей на Марсовом поле. Я пыталась убежать в катакомбы, но, спустившись по извилистым тоннелям, обнаружила Джеймса Келли, который истерически смеялся среди груды старых костей и черепов, обивая тканью с узором в стиле Уильяма Морриса[107] стены пещеры, где была найдена одинокая мертвая женщина.

Проснувшись, я все еще слышала неумолимое «тук-тук-тук» его маленького металлического обойного молоточка.

Потом я поняла, что слышимый мной звук намного мягче и доносится из мира яви.

Я отодвинула тяжелые тканые занавеси, отделяющие мое спальное место. Двойные двери в столовую были закрыты, но полоса света позолотой сияла по их нижнему краю.

Я не стала искать домашние туфли, а босиком прокралась на цыпочках по доскам пола и ковру, пока не смогла заглянуть в узкую щель между двумя занавешенными сукном створками двери.

Кто-то сидел за нашим круглым рабочим столом в гостиной, снова и снова постукивая заостренным концом пера по толстому блокноту.

Я скользнула в дверь как была, в одной длинной батистовой ночной рубашке, но даже холод не мог соперничать с моим желанием узнать, кто это мог засидеться так поздно.

Ирен оторвала взгляд от кипы бумаг, освещенных теплым сиянием лампы. Глянув на закрытую дверь в спальню Нелл, она прижала палец к губам.

– Что-то секретное? – прошептала я, подходя к ней.

Под ворохом разнообразных бумаг я заметила большую карту Парижа.

– Не секретное, – прошептала она в ответ, – но Нелл только что заснула. Я слышала, как она долго ворочалась, небось всю постель сбила.

– Меня тоже носило по волнам бессонницы, – призналась я, тихо отодвигая стул рядом с примадонной и садясь.

– Мы все услышали куда больше, чем хотели бы знать об этих порочных преступлениях, – сказала она.

– Только не я. Я бы хотела знать всё! Я просто не могла спать, гадая, что теперь случится с Келли, когда Шерлок Холмс упечет его во французскую тюрьму. Полагаю, наша роль в расследовании закончена. Если английский сыщик прав, хоть я и ненавижу раздутое британское самомнение, Келли сгинет в сумасшедшем доме в Шарантоне и мы никогда о нем больше не услышим. Конечно, французская полиция не допустит публичных судебных разбирательств, ведь они могли бы поставить в неудобное положение самого титулованного парижского гостя, принца Уэльского.

– Вы правы. Все будто сговорились стереть память о Потрошителе столь же тщательно, как он стирал жизни своих жертв. Впрочем, утаивание в этом деле не новость. У меня такое впечатление, что именно так лондонская полиция предпочла бы поступить с Джеком-потрошителем: пожизненное анонимное заключение, чтобы он навсегда остался неразгаданной тайной для всего мира.

– Они ведь наверняка не смогут просто игнорировать любопытство общественности?

– Не успеешь и глазом моргнуть, как общественность переключится на что-нибудь другое, – скривилась Ирен. – Нет ничего более непостоянного, чем толпа, даже когда она требует справедливости и возмездия. Мы находимся в городе, где как раз празднуют столетнюю годовщину подобного непостоянства.