Черная Ганьча. Вьюга

— Вы за порядком следите, старшина Колосков, потому как он на военной службе — первое дело. Спуску разгильдяям не давайте. Я вам что еще скажу, старшина, порядок — порядком, само по себе понятно, а к людям с разбором: к кому с добром, по-хорошему, а к которому в полной строгости. Ежели по правде, так я завсегда охотнее — с добром. Они к нам сосунками приезжают, желторотыми, что хочешь лепи. Известное дело, с одним больше повозишься, с другим меньше, раз на раз не приходится — люди. Пальцы на руке — и то разные. — Кондрат Степанович для вящей убедительности поднял растопыренную ладонь, посмотрел на свои толстые пальцы с коротко остриженными ногтями. Всех пять, а одинаковых нема… Вот жинка моя, Ганна, значится, хлебом не корми — книгу дай, так она у писателя Пришвина вычитала и завсегда мне повторяет: «Выправить можно и погнутый гвоздь, только потом колотить по нему надобно осторожно — в погнутом месте может сломаться». Понял? Гвоздь!.. А тут — люди… Вы, когда не все понятно, спрашивайте. Посоветоваться завсегда полезно, бо на горячую голову наделаешь делов — не расхлебаешь…

Многое хотелось передать новому старшине, да вроде неловко — человек тоже не первый день служит, своя голова на плечах.

Замолчал, углубившись в подсчеты и поправив очки на носу — теперь носил их, не хоронясь, когда писал, считал. Далеко видел отлично — самый раз для лесного объездчика.

— Сниму хомут. — Холод расстегнул и сразу же застегнул пуговицу на гимнастерке, — и козакуй на здоровье, Кондрат, сын Степана, отдыхай, сил набирайся для новой службы, потому как на военной — устал, считай, до ручки дошел.

Колосков простуженно кашлянул:

— Досталось вам.

— Было дело… На нашей должности тихоходом жить невозможно. Успевай, значится, юлой крутись, чтоб, как говорит начальник отряда, завсегда в струе находиться… — Прервал себя, повернулся к запертой двери. — Эт-то еще что за гармидер?

— Шерстнев пришел.

— Вот, гадский бог, не может без шуму, — покачал головой и сам не понял, одобряет зятька или нет. До сих пор не определились их отношения, наверное, не раз думал Холод, мешает разность их служебной дистанции, возраст. — Зараз угомоню его, разгильдяя. Ото ж моду взяв — мертвых побудит. — Снял очки, положил на счеты дужками кверху.

Нахмуренный и недовольный вышел наружу, на ходу расправил под поясом гимнастерку, надвинул на брови шапку-ушанку, подпушил пальцем усы.

Шерстнев, окруженный погодками, разорвал круг, подмигнул, кинувшись навстречу начальству:

— Товарищ старшина, пограничный наряд…

— Тише, тут глухих нема.

— …в составе ефрейтора Шерстнева…

— Я сказал — тише!

— …за время несения службы по охране государственной границы… признаков…

— Вы что, ефрейтор, русский не понимаете?

— Такой я громогласный, товарищ старшина, не получается иначе.

— Безобразие!..

— Виноват, исправлюсь.

— Оружие разрядил?

— Так точно.

Впервые глянул Кондрат Степанович зятю в лицо, и что-то незнакомо теплое шевельнулось в груди. Усталый, в потеках пота на покрасневшем лице, навытяжку перед ним стоял шумливый зятек, сосредоточенный, слегка согнув плечи, и было видно — вымотался, спеша на заставу, а виду не показывает гордый.

— Обедай и готовь грузовую, смотаешься на станцию.

— За молодняком?

— Н-но… К утреннему надо поспеть. Подъем в пять. Дежурному накажу разбудить.

Шерстнев смотрел тестю в глаза и вдруг, сам того не желая, спросил сипловатым голосом:

— Лизка не звонила? — Спросил и весь передернулся: глазами Лизки обласкал его старшина, точь-в-точь такими, как у нее, темно-коричневыми и теплыми.

— Позвонит еще. Не боись, парень.

Минут десять прошло с тех пор, как лейтенанты стали прощаться и, видно, разойтись не могли, похлопывали друг друга по плечам, смеялись. Редкие прохожие с любопытством оглядывались на молодых офицеров в новых шинелях. Один из них — с левой рукой на перевязи — пробовал вырвать правую из ладони приятеля.

— Кончай, люди ждут.

— Обождут. Ну, смотри, Борька, не зазнавайся. Выйдешь в генералы, меня вспомни.

— Благодарю, лейтенант, — чопорно поклонился тот, кого звали Борькой. Обещаю вас взять к себе в адъютанты. По этой части имеете недюжинные способности. Ну, поехали. — Рванулся и освободил свою руку. — Прощай, Сергей. Неудобно.

— Брось, неудобно, когда ботинки жмут, — хохотнул Сергей и притопнул обутой в щегольский сапог длинной ногой. — Что за мода: «солдат ждет»… Ему положено, раз офицеры заняты. Не по-командирски ты поступаешь. Их распусти, дай им послабление…

Шерстнев сидел в кабине грузовика, открыв дверцу. В кузове на скамьях разместились молодые солдаты. Разговор офицеров был слышен от слова до слова.

«Который наш?» — любопытствовал шофер, разглядывая обоих.

Борис, высокий и темноволосый, подхватив здоровой рукой чемодан, широким шагом пошел к машине, на ходу еще раз обернулся к приятелю, кивнул.

«Выходит, Боречка — наш!» — с иронией подумал Шерстнев и остался сидеть, когда лейтенант подошел и, назвавшись Синиловым, поставил чемодан в кабину и сел рядом.

— Легли на курс? — шофер нажал на стартер, не дождавшись разрешения лейтенанта.