Черная Ганьча. Вьюга

И все же Вера провела ночь без сна. Думалось о разном, лежала, уткнув в подушку лицо, прислушивалась к ночным шорохам за окном — должно быть, ветер шуршал в прошлогодней листве на росших позади дома дубах. Иногда наваливалась короткая дрема, но тотчас же исчезала. Вера в испуге открывала глаза, словно боялась прозевать что-то очень важное для себя. Ни одной связной законченной мысли не приходило. Одни обрывки, как горячечный бред, туманили голову. Пробовала бранить себя за необдуманный свой поступок, за то, что приехала, не спросясь, ничего предварительно не узнав. Но тут же перед глазами возникал Юрий, внимательный, любящий, каким приехал к ней в минувшую осень; под его ласковый говор она задремала, и во сне ей мерещилось, что они снова вместе.

Она проснулась и, лежа с открытыми глазами, мысленно твердила себе, что, не откладывая, поедет к Юрию, куда угодно поедет за ним, хоть на край света, если только то место, где он служит сейчас, еще не край вселенной. И пускай Юра сердится, пускай потом выговаривает, она поедет без спросу, без предварительной телеграммы, как примчалась сюда…

Ранним утром Вера уехала. Уже на станции Холод отдал ей завернутый в газету и аккуратно перевязанный тонкой бечевкой пакет.

— Юрий Васильевич велели вам переслать.

— Что это? — спросила Вера, принимая пакет.

— Рисунки, что вы тут забыли.

С солнечной стороны основательно припекало: нагретые доски дымились паром и остро пахли смолой, словно их только что обстрогали.

А на теневой части вышки, обращенной к границе, апрельский ветерок щипал за нос, покусывая щеки, норовил пробраться за поднятый воротник полушубка, толкался в маленькие окошки закрытой кабины и позванивал стеклами, заставляя дрожать телефонные провода и подвывая в них на все лады.

Под аккомпанемент ветра, как на испорченной патефонной пластинке, в голове Шерстнева много часов подряд назойливо повторялись одни и те же слова из услышанной вчера вечером песни:

Я так давно не видел маму…

С вышки местность просматривалась далеко — от пригорка за горелым дубом до стыка с соседней заставой, весь правый фланг участка лежал под снегом, и лишь кое-где на возвышенностях солнце оголило латки земли, да вдоль контрольной полосы местами оттаяли черные борозды.

Для Шерстнева охраняемый участок давно перестал быть просто куском земли с КСП, которую надо проверять круглосуточно, с лесом, осушенным болотом, заставскими строениями, насыпью леспромхозовской узкоколейки и еще какими-то предметами, которые по долгу службы полагалось знать для лучшей ориентации в любую пору суток, при любой погоде; за всем этим давно возникло нечто куда более значительное, он не пробовал разобраться в нем, но знал: наступит время разлуки, и он долго будет потом вспоминать «предметы на местности» и тосковать по ним, как тоскует сейчас по Лизке, мысленно возвращаться к военной службе на Н-ском участке границы, хотя она отнюдь не была легкой.

Звонок телефона нарушил ход мыслей. Шерстнев, войдя в будку, снял трубку, не спеша приложил к уху:

— Шерстнев слушает.

— Дежурный говорит, да?

— Ты, Азимчик?

— Надо говорить: «товарищ Азимов». Понятно, да? — строго поправил дежурный.

— Ладно тебе. Такой денек сегодня…

— Сейчас вас сменит рядовой Давиденко, — тщательно выговаривая слова, сказал Азимов. — Вам приказано прибыть на заставу. Ясно, да?

— Понятно. А чего там случилось, Азимчик?

— Вернешься, узнаешь, — последовал ответ на другом конце провода.

Шерстнев нехотя повесил трубку, вышел на площадку, постоял против солнца, взявшись рукой за нагретые перила и жмуря глаза. Представил себе Азимова, повзрослевшего, с широкими плечами и строгим взглядом большущих глаз. «Гляди какой конспиратор выискался!» — подумал с усмешкой.

Вскоре пришел Давиденко. Высокий, худой и чуточку неуклюжий первогодок взобрался по лестнице наверх. Запыхавшись от быстрой ходьбы, вытянулся перед Шерстневым, переложил автомат из правой руки в левую, качнулся.

— Вольно! Сам рядовым был, — в шутку сказал Шерстнев. — Ну, чего там случилось?

— Товарищ старшина приказали подменить, — Давиденко утер ладонью лицо.

— И все?

— Н-но.

— Важные новости ты принес!.. А еще?..

— Товарищ старшина передают склад новому старшине Колоскову. Я им помогал.

— Закуришь?

— Некурящий я, — покраснев, сказал Давиденко.

Шерстнев спустился с вышки и направился на заставу по дозорной тропе. Внизу было намного теплее. С запада набегали рыхлые тучки, смыкались в одно огромное облако, сизое и брюхатое, с желтым отливом по неровным краям — к снегопаду. В крушиннике по ту сторону границы к непогоде орали сизоворонки, на озере щелкал и потрескивал лед, позванивали, лопаясь под ногами, тонкие и прозрачные, как стекло, льдинки, затянувшие лужицы талой воды.

Солдат торопился, думал: раз сняли с границы, чтобы ехать на станцию, надо засветло проверить машину, возни с ней предостаточно — за пополнением придется гнать грузовую, на ней всю неделю из леспромхоза возили кругляк, основательно потрепали кузов и ходовую часть. Будет над чем попотеть, до самой ночки хватит.