Черная Ганьча. Вьюга

— Не прописал, значит. — Холод головой покачал, не то осуждая майора, не то жалея его жену. — А мы думали, сразу телеграмму отбил Юрий Васильевич.

Хотела спросить, почему Юрий сам не приехал встречать, но как-то не повернулся язык. Спросила о другом, в надежде, что так или иначе зайдет разговор о муже.

— Как вам тут всем живется?

— Нормально.

— Юра здоров?

— В его годы болезни не пристают, Вера Константиновна. Молодые его года. А вот до нас с Ганной уже чепляются. Я по зрению глаз на пенсию выхожу. Ганна, видать, вскорости, кто знает когда, бабкой станет. Вот оно и крутится-мелется…

Холод сидел со сложенными на животе руками в теплых меховых рукавицах. Вокруг лежал белый нетронутый снег, и дорога бежала среди голубых сугробов, мимо заснеженных сосен, тянувшихся в холодное небо, сверкала на солнце снежная пыль, и была тишина — все так, как Вера представляла себе, отправляясь сюда. Все так, кроме одного: думала, Юрий встретит, и сразу прояснятся их отношения.

От первоначальной самоуверенности, с какой она отправлялась в дорогу, следа не осталось. Зябли пальцы, и в душу медленно входил страх. Чтобы не застонать, сцепила зубы и поднесла ладони ко рту. Шофер закурил сигарету, едкий дым заполнил машину, и Вера закашлялась.

— Кинь эту дрянь! — рассвирепел старшина. — Учишь, учишь вас, а понятия на ломаный грош нема.

Холод приоткрыл дверцу, проветривая внутри, и все бубнил про невоспитанную молодежь, которую не научить ничему, хоть ты им кол теши на пустой башке, хоть разорвись пополам.

Он говорил, но Вера понимала, что ругань — предлог для оттяжки какого-то неприятного ей сообщения. Дипломат из Кондрата Степановича, конечно, неважный — старается, из кожи вон лезет, а догадаться нетрудно: самое худшее ее ждет впереди. Охваченная горькими мыслями, вздрогнула, испуганно подняла голову, когда машина внезапно остановилась.

— Приехали, — сказал Холод, протискиваясь сквозь дверцу. — Просим до хаты, Вера Константиновна… Вон и Ганна моя. Принимай гостью, жинка.

Ганна в накинутом на плечи платке бросилась к Вере:

— Моя вы голубонько, здравствуйте. С приездом вас. — Троекратно поцеловала: — А моя вы хорошая, а моя вы красавица! Дайте на себя поглядеть… Хороша, красива… Пойдем в хату.

От неожиданной ласки Вера расплакалась, мокрым лицом прижалась к Ганниному плечу, и та повела ее, плачущую, крикнув мужу, чтобы нес чемодан.

— А то сам не знаю, — огрызнулся он.

Холод тут же уехал.

На кухне было тепло, даже жарко, потели заиндевелые стекла. Ганна принялась хлопотать у плиты, такая же, как и раньше, красивая, с румяными от плиты щеками и переброшенной через плечо толстой косой.

— Борща горяченького сейчас покушаем, — приговаривала она. — Пирожков тут напекла на скорую руку… Вы б хоть телеграмму дали, а то врасплох. Мы только кухню успели сделать. В ней и живем пока. Спасибо Юрию Васильевичу подумал о нас…

Вере хотелось плакать от неприкаянного своего одиночества, от жалости к самой себе и обиды.

— Где Юра? — спросила, отчаявшись. — Почему все молчат: вы, Кондрат Степанович, почему?

Ганна к ней обернулась:

— Разве Кондрат не сказал?

— Все молчат…

— Ну и человек! Наказывала ж: «Встретишь Веру Константиновну, сразу скажи правду, как есть, скажи».

— Какую? — У Веры замерло сердце.

— Юрий Васильевич месяц как уехал на новую границу.

Еще что-то говорила Ганна, и Вера улавливала пятое через десятое. Ее мало волновало, что Юра поехал туда с повышением.

«Уехал и словом не обмолвился. Один. Без нас. Не нужны мы ему».

Вера дала себя раздеть, умылась кое-как, села за стол, но не чувствовала вкуса еды — будто ела траву. Ранние мартовские сумерки наполнили Ганнину кухню пугливыми тенями. Ганна продолжала говорить успокоительные слова, Вера заставляла себя внимать им.

— Ничего, Верочка, будет у вас хорошо. Образуется, как говорил Лев Толстой. А у нас такая есть поговорка: «На веку — как на длинной ниве». Все бывает, Верочка, всякое случается. И, знаете, что скажу: забирайте Мишеньку и — айда к нему, к Юрию Васильевичу, прямо туда, на новое место поезжайте. Не все устроено там, ну так что?.. Живут же люди… И вы не пропадете. Любит он вас обоих, со стороны мне видать. Уезжал, места не находил себе… Я так думаю: с радостью встретит.

Немного оттаяв душой, Вера воспрянула. Было приятно узнать, что Юрий не совсем отказался от академии, а поступил на заочный, благодаря Голову, которого перевели в округ.

— Голов прощаться к нам приезжал, — сообщила хозяйка о Голове с одобрением. — Обещался приехать на новоселье, на тот год, как достроимся.

Ганна еще рассказывала всякие новости, говорила без умолку ровным ласковым голосом, и Вера понимала ее нехитрые хитрости: Ганна старалась смягчить удар, внезапно обрушившийся как снег на голову. Отчасти ей это удалось.

Легли поздно. И, как водится, переговорили обо всем, что интересовало обоих, перебрали всех общих знакомых — солдат и сержантов, потолковали о детях. Незаметно, потихоньку Ганна увлекла гостью в русло тихой ее, Ганниной, жизни и на время отвлекла от горестных мыслей.