Черная Ганьча. Вьюга

Вера слушала, ждала: сейчас Ганна, умудренная жизненным опытом жена пограничника, на простом и понятном языке произнесет несколько слов, после которых все станет на свое место — она этого так хотела! Ведь Юрий для нее не просто отец Мишеньки и ее, Верин, муж. Юрий так много для нее значит! Может, в самом деле прав Быков?

Ганна же продолжала свое:

— А еще скажу вам, что и на границе жить можно. Мы с Кондратом привыкли. Города нам раз в году хватает — когда в отпуск. А тут тебе и ягода, и гриб, и воздух какой!..

Боже, о чем она говорит, эта женщина! Всю жизнь — здесь?!. У Веры было такое ощущение, словно ее безжалостно обманули, украли самое дорогое. Она поднялась с табурета, почти не владея собой:

— Куцые у вас мысли, извините меня. Я хочу жи-и-ить! Жить! А не прозябать. Вы же влачите существование, би-о-ло-ги-ческое! Можете это понять?

Ганна, будто ей плеснули в лицо кипятку, покраснела, в немом удивлении подняла к гостье глаза, вспыхнувшие обидой. Она тоже встала. Из комнаты девять раз прозвонили часы.

— Чего извиняться! — через силу сказала она. — Кому как, а я, Вера Константиновна, убеждена, что ваши мысли короче моих. Боже избавь, я не к тому, чтобы вас обидеть или злое сказать в отместку. Только вы — жена пограничника! Как же вы можете все одно и одно: о себе, о себе? А о них, о наших мужьях, кто подумает?

Вера ответила с холодным бешенством:

— Сейчас приведете в пример Волконскую… Впрочем, это я зря вам…

Ганна гордо подняла голову, от резкого движения выпали шпильки и раскрутилась коса.

— Я читала о декабристках. Благородно. Красиво. — Ганна сказала это просто, без рисовки и не в укор Вере, но с тем неброским достоинством, какое привело Веру в крайнее замешательство.

— Извините, Ганна. Нервы ни к чему. Это пройдет.

— Все проходит, — согласилась Ганна и села на табурет. — Сидайте и вы. Может, не скоро придется еще раз вместе посидеть. — Выждала, пока села гостья. — За своим мужем я всегда без слов — куда он, туда и я. Не потому, что иголка вместе с ниткой. Мы же люди!.. А мой «гадский бог», — Ганна улыбнулась, лицо ее посветлело, словно под летним солнцем, — он никогда не ловчил, как и ваш Юрий Васильевич, не искал, где легче. Одним словом, не жалею я, Вера Константиновна, что года мои прошли на границе. — Она перебросила косу на грудь. — Вот и косу мою трошки снегом припорошило, а я считаю, что прожила не хуже людей… Не знаю, что вам еще сказать. Вы образованнее меня.

Вера сидела с опущенной головой.

— Я поступаю безнравственно, подло, — пробормотала она. — Но я хочу жить…

Ганна отняла у нее носок, в молчании закончила штопку.

— Вот и все. Пускай Мишенька носит на здоровье.

Провожая Веру, Ганна задержалась у порога.

— Не мне вас учить, Вера Константиновна, извините меня, коли что не так сказала.

Два человека, каждый по-своему, говорили Вере одно и то же. Но не убедили ее.

Через неделю она уехала.

17

С рассвета и до отъезда Голов дотошно, будто при первом знакомстве, изучал участок шестнадцатой, спускался в овражки, спрятанные в кустарниках, взбирался на пригорки, заходил в лес, а под конец залез на вышку и больше часа вел наблюдение за Кабаньими тропами и за соседней деревенькой. Спустившись, потащил с собою Сурова на Кабаньи тропы, к месту, где Шерстнев обнаружил след нарушителя.

— Вот здесь прикройся, — приказал он. — Кто знает, каким путем он с тыла пойдет, за тыл мы с тобой не в ответе, а сюда всенепременно будет стараться пролезть.

Суров и сам был такого мнения, это и высказал, добавив:

— Польские друзья мне говорили, что в первый послевоенный год на Кабаньих тропах держали нелегальную переправу через границу националистические отряды лондонцев.

— Совершенно верно. В следующий раз приеду, повидаемся с польскими товарищами. А покуда не дай себя врасплох застать. Силенок хватит?

— Хватит не хватит, все равно не добавите.

— Угадал. Обходись своими.

У Сурова, когда он слушал указания подполковника и когда провожал его до машины, все время на языке вертелся вопрос: почему нужно обходиться своими, не такими уж большими силами? Граница всегда остается границей, и незачем на ней экономить, техникой на границе людей не подменишь. Вопрос так и остался невысказанным.

Прощаясь, Голов, словно не было между ними ночной перепалки, тепло пожал руку.

— Кто старое помянет… Поговорку небось помнишь. И об инспекторской не забывай.

Забудешь! Инспекторская вот-вот — на носу. Август на исходе, в сентябре жди комиссию. За свою заставу Суров не беспокоился.

— Не подкачаем.

Голов, садясь в машину, пожурил, погрозив пальцем:

— Еще не перескочил, а кричишь «гоп».

Возвращаясь с границы, Суров думал, что до инспекторской немного осталось — десяток дней, от силы недели две. Он был готов во всеоружии встретить комиссию, которую, знал, возглавляет сам генерал Михеев, человек строгий, но справедливый и всеми уважаемый, несмотря на резкий характер. «Оставшиеся дни надо полностью использовать на учебу личного состава», думал Суров, поворачивая к заставе.