Черная Ганьча. Вьюга

Михеев драил песком закопченный котелок, адъютанта заставил перетирать тарелки и ложки, Голову велел зарыть мусор, оставшийся после трапезы, — всем работу нашел.

«Блажит старик, — с сарказмом подумал Голов. — Аккурат генеральское занятие куховарить да прибирать посуду!»

— Теперь и отдохнуть можно. Михеев тяжело опустился на плащ-накидку.

— И вздремнуть не грех, — подхватил Голов.

— Лишний вес вреден, особенно в нашем возрасте, подполковник. Вот им, молодым, — генерал показал на Сурова, — можно.

Закончив приборку, Суров отправился на заставу, адъютант залез в машину.

— Удивительный мир, — неожиданно заговорил Михеев. — Этакая красотища!.. И все мимо… Мимо тебя. Стороной проходит… Нет, мимо проходим мы, как нарочно, вроде от хорошего бежим. — Он полулежал, опершись на руку, а тут вдруг сел, глаза молодо заблестели — они у него были ярко-голубые, — и если бы не седая щеточка усов, слово «старик» к нему, пожалуй, было бы неприменимо. — Знаете, подполковник, иногда задумываюсь: вот я, генерал, как говорится, солидный начальник, мне и почет, и уважение, и квартира, скажу, прямо завидная. Ну и что? Что с того?

Не откликнуться Голов не мог:

— Как — что? Положено. По должности хотя бы. У нас уравниловки нет. Каждому по труду. Я так понимаю. — Ему захотелось курить, и он попросил разрешения.

— Ради бога.

Голов закурил жадно, частыми затяжками — всякий раз просить разрешения ему надоело. Сам он неизменно требовал, чтобы подчиненные без его согласия при нем не курили.

— Слушайте, Голов, а ведь вам и во сне видятся генеральские погоны. Только без вывертов — прямо.

Такого вопроса Голов не ожидал. Поперхнулся дымом.

— Гм-м… Так сказать…

— А без так сказать — честно? Мечтаете. Тот не солдат… и так далее… А вот зачем вам генеральское звание, честное слово, не подумали.

Стих на старика нашел. Рюмку коньяка выпил, и развезло. Разводит турусы на колесах.

Голов пригасил окурок и выбросил. Почему-то вспомнилась, казалось без всякого к тому повода, давнишняя встреча на юге с капитаном буксирного пароходишка, человеком со старым, изморщиненным смуглым лицом. Капитан в молодости командовал большим теплоходом, бороздил океанские просторы и с завидной, какой-то подкупающей простотой рассказывал о былом, пересыпая речь названиями всемирно известных портов почти на всех континентах необъятного мира. Слушая старика, Голов невольно пробовал сравнивать себя с ним и приходил к выводу, что сам вряд ли мог бы примириться, попади он в его положение — на склоне лет довольствоваться мелкой посудиной, не выходившей за акваторию порта.

— Большому кораблю — большое плавание, — запоздало ответил на каверзный вопрос генерала. И добавил еще туманнее: — Важно, чтоб капитан в нужную минуту был на мостике. — И поправился: — На своем месте. Тогда ничто от его глаза не спрячется.

— Вы убеждены, что справитесь с океанским лайнером, подполковник? Михеев словно отгадал его мысли.

Подковырка задела, и Голов ответил сердито:

— Высшей должности я не просил. А с этой, что мне доверили, покамест справляюсь. Во всяком случае, до сего дня таких упреков не слышал… даже от вас, товарищ генерал. И вообще я не понимаю, для чего затеян этот разговор. Отряд выглядит не хуже других пограничных частей, вот уже который год числится в передовых. Не само по себе это пришло, наверное, и я руку приложил к достижениям. — Он понял, что последнее слово сорвалось с языка бесконтрольно и некстати, хотел было исправить промашку, но опоздал.

Михеев едко откликнулся:

— Я бы не сказал, что вы страдаете избытком скромности. — Он выпростал ноги из-под накидки, оперся руками о землю и молодо, незаметным рывком, поднялся на ноги. — Пройдемтесь, вон в тот дубнячок. Это, кажется, и есть Дубовая роща?

— Так точно, товарищ генерал, она.

— Кабаньи тропы дальше и влево? — Михеев одернул на себе тужурку.

— Полтора километра до Кабаньих.

Они вошли в Дубовую рощу, пропахшую грибами, ржавеющим к осени папоротником. Но сильнее всего пахло дубовым листом — как спиртом.

— Люблю лес, — сказал Михеев. — Особенно в эту пору. А вы, Алексей Михайлович?

Голов тоже понимал и любил лес, его пьянящий медвяный воздух, прогретый нежарким солнцем, — дыши не надышишься. Медленно идешь, боясь потревожить лохматых пчел в сиреневом вереске или нечаянно наступить на красавца красноголовика. Сейчас он не примечал окружающего, в нем говорила обида, слова Михеева задели за живое.

— Как всякий нормальный человек, — ответил он на вопрос.

После обильных дождей дружно пошли грибы.

Михеев часто останавливался, ахал, чуть не стонал.

— Какое чудо! — Нагибался над боровиком, трогал пальцем коричневую шляпку. — Сколько их! Природа дарит, а мы — мимо. Что же вы, Алексей Михайлович, не прикажете организовать сбор, насушить к зиме? Отличный приварок к солдатскому котлу.

— Еще успеется. Такого добра до первых заморозков… — Он неприязненно посмотрел на тощий генеральский затылок и подумал, что восторгаться природой мог бы сегодня и без высокого начальства.

— Необыкновенно!