Черная Ганьча. Вьюга

— Слишком часто сбалтываете. Вели вы себя утром премерзко. Безобразно себя вели и за это наказаны. Неважно служите, Шерстнев. Пройдут годы, а они быстро пролетят, даже не заметите, появятся семья, дети, захочется рассказать им о службе в погранвойсках. Что расскажете? О гауптвахте, непослушании, дерзости? Или о зеленой фуражке, которую обязательно припрячете? Нам всем оказано самое высокое доверие. Подумайте, оправдываете ли его своим поведением. Одной зеленой фуражки недостаточно. Строите вы из себя эдакого шалопая, развеселого вертопраха. А вам совсем невесело, молодой человек. Подстегиваете себя. — Генерал снова мерил канцелярию короткими шагами, но теперь уже четкими, по-военному энергичными. И голову держал прямо.

Вечерело. Из сада долетал тоскливый крик горлинки. Солнце раздвинуло облака, и сияющий поток розового света залил стену канцелярии с висящей на ней топографической картой, письменный стол с надраенной до блеска снарядной гильзой-пепельницей.

Пока генерал ему выговаривал, Шерстнев стоял молча, уставившись куда-то пониже лица со щеточкой седых усов, и плохо соображал, о чем ему говорят. Одно понимал — ругают. В голове мельтешилось разное: отпуск, Лизка…

— Свободны, — сказал Михеев. — Можете идти. Позовите ко мне начальника заставы.

— Есть, позвать начальника заставы!

Когда Суров вошел, генерал его встретил словами:

— Сложный малый.

— Шерстнев?

— Добрые поступки нужно поощрять, товарищ капитан. Я этому отроку разрешил десять суток отпуска… Без дороги… Вот какая петрушка получается, капитан. — Михеев сел на стул у открытого окна, потянул носом: Пахнет как! Маттиолы. Незаметный цветок… Вот тебе и незаметный!.. Боевой расчет провели?

— Так точно, товарищ генерал.

— Садитесь, Суров. За день набегались. — Он усмехнулся: — Не попадайся на глаза начальству — бегать заставит. Оно всегда так, когда начальство нагрянет.

— Куда денешься, товарищ генерал! — Суров уселся на табурет, с которого минуту назад поднялся Шерстнев. И подумал, что генерал неспроста пригласил.

Михеев смотрел в окно. Небо снова заволокли облака. Темнота еще не пришла, но блеклые тени уже закрадывались в углы канцелярии.

— Трудная служба на пограничной заставе, — сказал Михеев, вероятно подытоживая какие-то свои мысли. Взглянул снизу вверх: — Жена пишет?

— На службу не жалуюсь, товарищ генерал.

— А вы?

— Что я?

— Пишете жене?

Нехотя ответил:

— Изредка. — И спросил, переставляя снарядную гильзу на край письменного стола: — Ужин сюда подать?

Михеев взял прут, вырезанный днем в Дубовой роще, похлестал им по ножке стула.

— Пока никуда. Где Голов? — Михеев надел фуражку.

— В ленинской комнате. Проводит беседу с личным составом.

В эту минуту вошел Голов. Побритый, начищенный и наглаженный, слегка возбужденный после беседы с личным составом.

Михеев разрешил Сурову заниматься своими делами. Капитан вышел.

— Ну что, Алексей Михайлович, вам домой пора, — сказал генерал, погладив бритую голову. — Завтра проверку начнем, во второй половине дня. Окружная комиссия приедет утренним поездом. Распорядитесь насчет машины. И вообще, если у вас на шестнадцатой нет других дел, можете отправляться.

— Слушаюсь.

— Поезжайте, подполковник. Да, кстати, — он по-стариковски пожевал губами, — спасителю вашему я разрешил краткосрочный отпуск… Вы сами-то как с ним?..

Голов смешался, вопрос был поставлен прямо, и он, подполковник, не был к нему подготовлен. Слукавил:

— Не понял вопроса.

— Выходит, вы теперь в долгу у солдата — он вам жизнь спас. Если не в буквальном смысле, то во всяком случае избавил от серьезного увечья. Вот и разберись, где здесь собака зарыта! — Михеев сухими, слегка утолщенными в суставах короткими пальцами перебирал звенья часовой цепочки, как четки, быстро.

Голов вопрошающе глядел в бритый генеральский подбородок, начавший к вечеру слегка серебриться, на ряды орденских колодок.

Михеев глядел в окно, в полосу света, где, накапливаясь, роилась всякая мошкара, бились в оконные стекла ночные мотыльки, оставляя пятна пыльцы. Он тоже силился постичь душевные качества своего будущего преемника и не мог понять, то ли подполковник кокетничает, играя в железобетонного, непробиваемого, или он в самом деле так сух.

Тяготясь затянувшимся молчанием, Голов тоже прошел к окну, спросив разрешения, придвинул табурет поближе к Михееву, сел, положив фуражку на край стола.

— Хочу вас спросить, если позволите, — заговорил он, вновь обратив взгляд к генералу.

— Позволяю.

— Как бы вы поступили в подобной ситуации, случись такая околичность с вами? Обо мне говорят, что я слишком резок и скуп на поощрения. Даже Суров… Но такой у меня стиль…

Михеев взял со стола латунную гильзу, принялся ее молча рассматривать даже очки надел, чтобы лучше видеть, — повертел ее в руках и водворил на место.

— Видите ли, Алексей Михайлович, стиль стилю рознь. То, что вы называете этим словом, еще не есть стиль и не есть система взглядов, поступков. Это скорее бессистемность.