Черная Ганьча. Вьюга

Голов снова уселся на подоконник, курил. Потом прошел в спальню. Жена еще не спала. На тумбочке горел ночник, как всегда, была приготовлена аккуратная стопка газет, которые Голов читал перед сном в постели. Все — как прежде. Внешне не произошло изменений в строгом и педантично хранимом укладе их жизни. Но что-то надломилось, в безмятежную жизнь безжалостно вторглось новое, и Голова одолели угрызения совести. Он присел к жене на кровать.

— У нас есть свободные деньги? — спросил он.

— Рублей сто пятьдесят, — ответила без запинки.

— Маловато. Это должно стоить дороже.

Ей подумалось, что он хочет как-то загладить свою вину дорогим подарком.

— У меня все есть, — сказала невпопад.

— На этот раз ты ошиблась, — ответил мягко. — Подарок имеет другое назначение. Будь добра, узнай, сколько стоит хороший современный магнитофон. И, пожалуйста, приобрети его, ну, что-нибудь в пределах двух — двух с половиною сотен ассигнуй. К концу следующей недели.

— Обождал бы до зарплаты. — Она умышленно не спросила, кому дарит магнитофон.

— Нельзя. — Он погладил ее обнаженную руку.

Поднялся, взял с тумбочки листок бумаги и карандаш, написал несколько слов:

— Закажи граверу.

Придвинув к себе ночник, прочитала написанное, удивилась:

— За что это ты ему?

— Просто так не дам, знаешь ведь.

— Это какой же Шерстнев, что машину разбил?

— Именно.

Ждал, станет расспрашивать, проявит чисто женское любопытство. Поинтересуется, с какой стати он тратит деньги на солдата, свои личные и к тому же немалые.

Она сложила листок, перегнув вдвое, спрятала в ящик тумбочки.

— Хорошо, закажу. Сделаю, как ты хочешь.

Поморщившись, он сдержал себя:

— Не я хочу. Солдат мне спас жизнь.

— Лешенька! — Жена встревоженно поднялась: — Почему ты молчал? — С заботливостью, которая всегда его покоряла, она принялась хлопотать, приговаривая: — Как это я, дурища… Нашла время… Ну вот, ну… что же ты!..

— Уймись ради бога, — ответил со смехом.

Они долго лежали без сна, рядышком, как в молодости, оба взволнованные. В соседней комнате тикали часы. На кухне капала вода из неисправного крана. Голов виновато подумал, что даже это не мог взять на себя — долго ли водопроводчика вызвать? И еще подумал, что пора разгрузить жену от многих забот по дому, которые может выполнить сам.

26

Суров с Людой шли по тому самому косогору, у подножия которого месяц с лишним назад он переносил ее на руках через поток. Люда увлеченно рассказывала о чудо-птице коростеле, который каждую осень пешком отправляется из белорусских лесов на зимовку в Италию, лишь изредка подлетывая у водных преград.

— Легко сказать: пешком! — с жаром говорила Люда. — Попробуйте себе представить: пичуга идет через всю Европу. Колоссально!

Суров нес ее туфли и сумочку, завернутые в газету. Больше месяца Люда за ними не приходила, а сегодня, собираясь в дорогу на юг, он обнаружил их и решил отнести хозяйке. Горячность девушки его забавляла.

— Неужели в такую даль — на своих двоих?

— Как не стыдно, Юрий Васильевич! Я хоть не фенолог, но сии сведения мною почерпнуты из абсолютно достоверных источников.

— Розыгрыш.

— Ну, знаете!.. Не быть компетентным…

— Постойте, Людочка, — Суров прервал ее, — трудно поверить, чтобы какой-то зачуханный дергач… Да что говорить попусту! Не верю.

В негодовании Люда остановилась:

— Почему зачуханный?.. Отличная птица, великий путешественник, и вы так грубо! Стыдно пограничнику не знать лес и его обитателей. Чудовищно! Я была о вас лучшего мнения, Юрий Васильевич.

Не переставая ее поддразнивать, Суров, деланно хмуря брови, сказал:

— Нашли из-за кого хулить! Осмелюсь доложить вам, товарищ начальник Дубовой рощи, что ваш дергач, в сравнении с другими пернатыми, — несчастный и жалкий космополит. Зимородок — птица, снегирь — птица, синица — просто царица, а дятел и вовсе молодец — они родину не покидают. Как можно бросать такую красотищу! Просто ненавижу всяких дергачей.

Люда изумленно взглянула на Сурова и неожиданно рассмеялась:

— Ну вас, я, глупая, принимаю все всерьез и завожусь, а вы разыгрываете. Нашла кому читать лекцию!..

— Было очень интересно, честное слово.

— Ладно, пускай по-вашему.

Лес полыхал яркими красками осени, стоял в неподвижной задумчивости, печально красивый, с желтизною, как проседь, светлевшей в багрянце. С берез и кленов тихо стекала листва, лес полнился звуками — будто издалека плыл колокольный звон.

Люда, умолкнув, шла притихшая, чуточку жмуря глаза от солнца. Оно светило сквозь поредевшую листву, высветливая зеленые островки еще не усохшей травы, озоровало в брусничнике, разбросанном там и сям рубиново-красными брызгами.

— Хорошо здесь! — сказала шепотом, словно от громкого возгласа могла исчезнуть вся эта красота. — Век бы не уезжала. А вы, Юрий Васильевич? Вам здесь нравится?

— Нравится, — ответил тоже вполголоса.

— Ах, какой вы, право, невозможный! Вас серьезно спрашивают.

— А я серьезно отвечаю, Людочка: нра-вит-ся. — У него чуть не сорвалось с языка, что кое-кому здесь не понравилось, не по душе пришлась глушь. Сдержался.

С высоты, из-за облетевших верхушек берез, несся печальный клекот.