Черная Ганьча. Вьюга

— Туманно, товарищ старшина. Как говорится, трудное это для моего ума дела. А все потому, что я подтекста не уловил.

— Подтекста он не уловил, недогадливым прикидывается. Знаем мы эту недогадливость… Задурил девчонке голову и довольный… — Остановился у калитки, загораживая вход. — За дочку в случае чего руки-ноги поломаю. Заруби.

— Товарищ старшина…

— Усё! Кончен разговор.

Потом в пустой столовой молча чаевничали вдвоем — Холоду не хотелось будить жену.

Развиднелось. Утро занималось с ветром, осеннее, над землей бежали низкие облака, и заунывно скрипели деревья. Спускаясь к складу, чтобы отвесить Бутенко продукты, Холод услышал, как его тихо окликнули:

— Разрешите обратиться, товарищ старшина?

Опять он, Шерстнев!

— Ну.

— Разрешите в увольнение?

— Так вы ж позавчера были. На четыре часа отпускал.

— Не дозвонился, товарищ старшина, мать была на работе. Вот увольнительная. Вы только подмахните.

«Тут что-то не так», — подумал про себя Холод.

— Якой вы скорый! А я и сам грамотный, отпущу, так и напишу.

Сама святость на лице солдата, под усиками губа не дрогнет — серьезный:

— Не верите? Спросите у Лиходеева. Мы вместе.

Подошел Лиходеев:

— Здравия желаю, товарищ старшина.

— Что забыли в поселке?

— Шефская работа, товарищ старшина.

Ушли — как не отпустить секретаря комсомольской организации! Солдат хороший, общественник ладный, в свободное время готовится в институт.

Пришел Бутенко за продуктами, по обыкновению тихий, послушный. Только за ним закрылась складская дверь, опять петли визжат: Колосков согнулся под притолокой, на дворе Альфа скулит.

— Разрешите на тренировку, товарищ старшина?

— Это как понимать, товарищ Колосков? Вчера тренировка, третьего дня опять же тренировка! Вы что — на усесоюзные соревнования готовитесь?

— К обстановке готовлюсь, товарищ старшина. Двух человек выделите. Азимова и Мурашко.

— В выходной можно дома посидеть, Колосков. Людям отдых нужон.

— Мое дело — попросить, — роняет Колосков.

— Ладно. Разрешаю. — Все-таки он серьезный парень, старший сержант, рассудительный. — Я что спросить хотел, Колосков… насчет Шерстнева, значит… — Перекатываются слова в горле, а вытолкнуть трудно их, как остюки застревают. — Ладно… Отправляйтесь, старший сержант.

День был хмурый, ветреный. У Вишнева от ветра слезились глаза и зябли руки.

— Собачья погодка, — ворчал он, подгоняя последнее стропило. — Что будем робить?

Ветер отнес слова.

Колосков с маху вогнал гвоздь по самую шляпку:

— Лиходеев должен с шифером вернуться. Обождем.

— Ждать — не догонять, — соглашается Вишнев и осторожно спускается вниз по шаткой лесенке, которую сверху придерживает Колосков. И уже внизу, когда старший сержант тоже спустился на землю, заканчивает: — Шифер за так не дадут. Дефицит шифер, все строятся. И к тому же ворья развелось.

— Лиходеев привезет. Вы и в прошлое воскресенье не верили.

В минувшее воскресенье Лиходеев отправился к комсомольцам лесничества.

Прошло десяток минут, и все собрались.

«Старики, требуется дружеский локоть, — сказал он ребятам. — Народная стройка срывается. Есть охотники помочь? Вижу, единодушное одобрение».

Ребята его поняли с полуслова, для них не было секретом, кому предназначается будущий домик.

«Что надо?» — уточнил секретарь лесничан.

«Прибаутку старого солдата знаете? — Лиходеев хитровато оглядел всех. Забыли. Я напомню. Солдат так сказал: «Тетенька, дай воды напиться, а то жрать хочется…»

«…аж переночевать негде», — под всеобщий смех кто-то закончил.

В то воскресенье дом подняли под крышу. Полтора десятка ребят из лесничества отправились с набором плотничьих инструментов, прихватили гвоздей, крючьев. Вишнев ходил именинником и только покрикивал:

«Веселей ходи, ребяты! Эх, матери его конфетку, вот это помочь! Фронт работ».

Сейчас вдвоем с Колосковым сидели на бревнах, курили. У Вишнева ломило суставы, он, кряхтя, потирал их, поглядывал в хмурое небо и кутался в черную форменную шинель, прожженную в нескольких местах и пестрящую изжелта-пегими дырами.

— Кость ломит, ох-хо-хо… Не ко времени… Надень куртку-то, вишь, как оно закрутило.

Октябрьский листовей разгулялся: вихрило палый лист, иглицу. Над крышей лесничества ржаво скрипел жестяной флюгер.

Колосков сидел в одной гимнастерке. Сибиряк, он на такой холод не реагировал. Задумался, ломал голову над сложным для себя вопросом оставаться на сверхсрочную или вместе со всеми демобилизоваться. Капитан дал срок подумать до своего возвращения. В душе решил — оставаться. Не потому, что легкий хлеб искал. Он лучше других знал, почем фунт пограничного хлеба. И старшинская должность — не мед. Другое заботило: дома, в Красноярском крае, ждали мать с отцом. Батя, слов нет, еще крепок, в помощи не нуждается. Однако дело к старости идет. И еще загвоздка — Катя. Тоже ждет. Захочет ли сюда из Сибири?

Кате Колосков отправил обстоятельное письмо: мол, места хорошие, климат мягкий, поласковей сибирского, леса кругом, речка есть и озеро красивое, квартира при заставе — жить можно. А ежели не поленится каждый день километры мерить, то на элеваторе в станционном поселке должность лаборанта свободна.