Черная Ганьча. Вьюга

— «Конструктор», — важно ответил Мишка. — Из него что хочешь можно собрать. Не веришь?

— Верю, Мишенька. Ты же у меня самый правдивый человек на свете. Притянула сына к себе, обняла. — Инженерик мой!

Мишка освободился из ее объятий, раскрыл коробку, и на пол посыпались металлические детали. Наклонясь, стал собирать их.

— Я, мам, сначала вышку построю, высокую-высокую, как всамделишную. Потом заставу соберу. Тут хватит на все. — Мишка важно постучал пальчиком по коробке. — Я пошел, ма. Работать буду. — Он взобрался на диванчик и принялся мастерить.

Бесхитростные Мишкины слова больно укололи Веру. Не спросила, откуда у него «конструктор», не разделила хотя бы для вида его радость. Вышка. Застава. Они у него из головы не выходят…

Вечером пришел Валерий. В строгом черном костюме и сверкающей белизной нейлоновой сорочке он выглядел очень эффектно.

— Здгавствуй, Вегочка. — Поставил на стол большущий торт, несколько бумажных кульков, Вере подал завернутую в целлофан розу: — Тебе.

— Какая прелесть! Где ты ее раздобыл?

— По случаю, как говогят в Пгивозе. Константин Петгович дома?

— В Дофиновке. Как всегда, — ответила Вера, освобождая розу из целлофана.

Валерий понимающе качнул головой:

— Ему тгудно смигиться. Не будем его осуждать. Стагики, они в своем большинстве с пунктиком. — Он только сейчас увидал Мишку, занятого серьезным делом. — Тгудишься, стагик?

Мишка не ответил, и Вера удивленно на него посмотрела:

— Ты почему не отвечаешь дяде Валерию?

— Занят, — буркнул Мишка в ответ.

Вера хотела прикрикнуть, сделала шаг к Мишке. Валерий полуобнял ее за плечи:

— Не будем ему мешать. У каждого свои интегесы.

— Ну, знаешь…

— Оставь его, Вегочка.

— Пожалуйста, не заступайся.

— Обязан. — Он освободил ее плечи. — Видишь ли, догогая, если быть искгенним, то часть вины за Мишкину невежливость ложится на меня «констгуктог» я ему пгезентовал.

— Очень педагогично!

— Ты находишь, что я непгавильно поступил?

— Все мы его понемногу портим. А возиться мне с ним одной.

— Мне сдавалось… я надеялся, что ты наконец пгоизнесешь «нам». Мне и тебе. — Валерий легко вздохнул. — Я бы не сказал, что мы наилучшим обгазом начинаем субботний вечег. Теплынь на двоге, пгелесть, а у нас осенним ненастьем запахло, Вегочка. Газве мы у бога теля съели? Или что, как говогят на Пгивозе?

В другой раз она бы весело посмеялась над этим его базарным юмором. Сейчас же грустно усмехнулась:

— Я сегодня не в своей тарелке.

— Вполне попгавимо, хоть ты сегодня безмегно егшиста. — Он снял с себя пиджак, подал Вере: — Пожалуйста, куда-нибудь пгистгой, а я начну хозяйничать, чтоб к пгиходу папахена все было в ажуге. Не возгажаешь, Вегочка?

— Если тебе доставляет удовольствие хозяйничать в чужом доме, изволь.

Она не выделила слово «чужом», но Валерий спохватился:

— Пгости, я, кажется, смогозил глупость. Извини, годная. Я действительно забыл, что не имею никаких пгав здесь…

— Что ты, Валерий! Ради бога… Наоборот, мне приятно, что в доме пахнет, что ли, мужчиной, табаком, ну, сам понимаешь…

Мишка, казалось, всецело был поглощен «конструктором», на него не обращали внимания.

— А мне неприятно, — вдруг подал голос из своего угла. — У нас не курят. Понятно? Дедушка не любит, когда курят. И я не выношу.

Вера поначалу растерялась. Наступила неловкая пауза. Мальчик с вызовом смотрел на Валерия, и тот готов был под недетским этим испытующим взглядом провалиться сквозь землю. Кто знает, чем бы окончился маленький инцидент, не вмешайся Вера самым решительным образом.

— Марш спать! — приказала сыну, беря его за руку, чтобы отвести в спальню.

Тот вырвал руку:

— Мне еще рано. Дедушка придет, тогда.

— Я кому сказала!

— А я папе обо всем расскажу. Думаешь, нет? Запросто.

— Ах ты, негодный мальчишка! — Вконец рассерженная Вера силой повела Мишку в спальню, там надавала ему шлепков: — Вот тебе, вот тебе! Будешь всю жизнь помнить, как с мамой разговаривать, паршивец ты этакий.

Мишка опять вырвался, отбежал в угол и, сдерживая слезы, прокричал:

— Мне не больно, не больно!

— Ну, так я тебе еще добавлю, — сказала Вера и подбежала к сыну.

Удирать Мишке было некуда, он забился в угол между кроватью и книжной полкой, откуда на Веру воззрились два уголька, жарких и вздрагивающих.

— Ладно, Миш, — Вера поправила волосы, — давай мириться. Мы с тобою друзья. Давай пальчик. Ну, мирись, мирись…

Он пробурчал в ответ невнятное, и что-то суровское почудилось Вере в насупленном взгляде сына. Она велела ему раздеваться и лечь спать. Когда возвратилась к Валерию, тот сидел на стуле верхом, пилочкой поправлял ногти. Вера отметила, какие у него красивые пальцы — длинные, с крупными и тоже удлиненными ногтями.