Черная карта судьбы

Упершись ногами в фальшборт, капитан что было силы потянул матроса на себя. Подоспел и старпом.

Когда схлынула волна, они подняли матроса и потащили его с палубы.

— Ко мне в каюту! — крикнул капитан.

Ходовая рубка была смята ударом волны, стекла выбиты, тумба рулевого управления разлетелась на куски. Со спардека снесло в море ящик с продуктами. Был сорван спасательный плотик.

Капитан, оставив Кочкина на попечение старпома, бросился в радиорубку:

— Сигнал бедствия!

Но рация не работала. Радист, преодолевая бешеную качку, разбирал передатчик, пытаясь найти поломку.

Тем временем лишенное управления судно несло на берег. До скал оставалось не более трех миль.

Начали закреплять лаглинем разбитую рулевую тумбу к леерным стойкам. Рулевой с трудом поворачивал штурвал. Наконец „Медузе“ удалось пересечь линию ветра. Сейнер еще раз взобрался на высокую волну и начал медленно удаляться от берега.

Капитан пошел проведать матроса. Тот уже пришел в себя, но вид у него был совершенно измученный.

— Ну ты молодец, Кочкин! — сказал Бугров. — Если бы не ты, петь бы нам песни вместе с русалками! Молодец, что отцепил невод. Как ты вообще умудрился? Или у тебя нож был?

Кочкин не ответил. Капитан всмотрелся — и не поверил своим глазам: тот плакал. У стоявшего рядом старпома было бледное помертвевшее лицо.

— Что еще? — спросил Бугров, чувствуя, как сквозь промокшую одежду его пробрало холодом.

Кочкин попытался что-то сказать, но не смог.

И вдруг капитана как ударило.

— А где Евгения Васильевна?! — воскликнул он, охрипнув на последнем слове.

Старпом прикусил губу и ничего не сказал.

— Это она отцепила невод, — пробормотал Кочкин. — Я не знаю как! Я ей крикнул, чтобы держалась крепче, когда накатила волна. Думал, мы сейчас перевернемся. А она вдруг крикнула: „Вернулось! Ко мне все вернулось! Снова море! Спасибо, море!“ — и бросилась к „кошельку“. Тронула тросы, которые его удерживали, — и они… они порвались! Как ниточки! „Кошель“ повело сразу за борт, „Медуза“ выровнялась, но… ее больше не было, не было больше.

Кочкин хотел сказать, что видел в бешено взметнувшейся над бортом волне ее улыбку, но…

Но не решился. Побоялся, что ему не поверят. А между тем это было правдой — как и то, что тросы крепления невода в самом деле имели такой вид, будто были порваны сильным рывком.

Хонко Амбани, 1985 год

Здесь, на вершине, ветра, как ни странно, не было совсем, оттого и стояли непоколебимо дымные столбы. И солнце, несмотря на ранний час, сияло ослепительно, грело, с некоторых крыш уже капало. В шапке Вячеслава стало жарко, но Лиза не снимала ее: свою шапку в пещере она не нашла, может быть, ее унес Вячеслав, Лизе очень хотелось, чтобы было именно так! Хоть что-то на память о ней у него осталось бы…

Впрочем, у него еще остался медальон, хотя о том, зачем он Вячеславу понадобился, можно было только гадать. Догадки были настолько мрачны, что Лиза старалась пока в них не углубляться.

В деревне уже ничего не напоминало о том, что здесь некогда было нанайское стойбище. Она была по-русски основательна: деревянные высокие заборы, бревенчатые избы, потемневшие от времени, крытые тесом, наличники с ажурной резьбой, небольшие окна с крепкими ставнями. Амбары и сараи тоже выглядели солидно, прочно. Ни одной неказистой развалюшки; все свидетельствовало о зажиточности местного населения. Очень возможно, что здесь был не один браконьер, да и тайга давала возможность заработать: вон какой кедрач невдалеке! Широкая улица была пуста, и Лиза на мгновение растерялась, где искать Кузьмича: спросить-то некого, не стучать же во все ворота подряд! — но тут же сообразила, что именно та калитка, к которой ведет тропа из скал, и будет калиткой Кузьмича.

Она вернулась на тропу, прошла по ней до самого конца — и в самом деле, в конце концов уперлась в неказистую, на первый взгляд незаметную калиточку в высоком заборе. Лиза подтянулась на носках и посмотрела поверх заостренных досок. Она увидела огород с торчащими из снега будыльями, перекрещенный двумя хорошо протоптанными тропками: одна вела от калитки к приземистому сараю, другая — от сарая к крыльцу.

Лиза стукнула в калитку раз, другой — сперва деликатно, потом посильнее. На второй стук из-под крыльца вырвался огроменный косматый пес неведомой породы, очень может быть, что смесь дворняжки с медведем, со злыми желтыми глазами и желтыми пятнами над ними. Таких собак называют двоеглазками и приписывают им умение видеть нечистую силу.

Пес уперся лапами в снег, нагнул голову, наморщил кожу на лбу, разинул пасть, готовясь залаять и наброситься, но Лиза взглянула ему в глаза, насмешливо подняла брови и спросила:

— Ты это серьезно?

Пес смутился, распустил грозные складки на лбу и, не издав ни звука, полез под крыльцо. Однако когда Лиза, уже безбоязненно просунув руку в дырку в заборе и открыв запертую изнутри на щеколду калитку, подошла ближе, из-под ступенек высунулась собачья лапа. Лиза усмехнулась, присела на корточки и пожала ее. В ответ раздались частые звуки ударов. Понятно: пес вилял хвостом так старательно, что нечаянно задевал доски.