Черная карта судьбы

Тигр прыгнул, качнулся на бревне, торчащем из залома, но не упал — и как-то вдруг оказался почти вплотную к Лизе — настолько близко, что она ощутила запах его дыхания: мерзкий, отвратный, гнилостный запах, как если бы тигр только что жрал мертвечину. Мелькнула мысль, что если она повернется и побежит, он вцепится ей в шею сзади, и это показалось так жутко и невыносимо, что Лиза не нашла ничего лучшего, как сорвать с головы шапку и швырнуть в оскаленную морду.

Желтые глаза, устремленные на нее, выразили почти человеческую растерянность. Шапка упала на одно из бревен, зацепилась было за сук, но сорвалась в реку… И тигр прыгнул за ней, оказавшись почти рядом с Кузьмичом, который пронзительно взвизгнул, но тотчас умолк, словно подавился изумлением. И было от чего!

Он-то, Кузьмич, проломил лед и стоял чуть не по пояс в воде, а тигр, бывший намного тяжелее его, спрыгнул на узкую полоску темного, промытого изнутри водой льда, но при этом не проломил его! Он вцепился в рыжую шапку и принялся рвать ее так ожесточенно, словно это был его первейший враг.

В эту минуту грянул выстрел. Лиза резко обернулась и увидела высокого мужчину с длинными, разметавшимися светлыми волосами, в незастегнутой телогрейке и валенках. В руках у него была двустволка.

Он выстрелил снова. Тигр, живехонек, перескочил со льда на берег и исчез в чаще.

Человек пробежал по залому, ловко удерживая равновесие, и протянул ружье Кузьмичу, пытаясь помочь ему выбраться.

Лиза стояла как вкопанная, глядя в ту сторону, куда исчез тигр. Воздух снова пахнул морозной свежестью, ни следа не осталось от гнилостной вони.

Лиза согнулась, прижала ладони к лицу.

— Пойдемте, — произнес рядом чей-то голос. — Все кончилось. Я вам помогу пройти по залому.

Она открыла глаза.

Перед ней стоял Иван Тополев — те же высокие скулы, светлые глаза, измученное лицо, такой же, каким она впервые увидела на перекрестке в Хабаровске, только одет был иначе и безумие ушло из глаз — он смотрел на Лизу с жалостью.

Кузьмич был уже на противоположном берегу: ковылял по тропинке, оставляя мокрые следы, пытался бежать, но вмиг оледеневшие на морозе валенки разъезжались на снегу, Кузьмич падал, вскакивал, снова пытался бежать…

Тополев протянул Лизе руку и провел ее по скользким бревнам на ту сторону реки. Когда она оказалась на берегу, Тополев подобрал длинную ветку и подцепил что-то рыжее, валявшееся на льду. Подтащил это к берегу и бросил Лизе.

Она машинально поймала мохнатый комок, но тут же, взвизгнув, отшвырнула его: это была шапка Вячеслава, которую несколько минут назад зверски трепал тигр.

Она была совершенно целая, словно Лиза только что сняла ее с головы. И на льду, где когтями и зубами рвал ее зверь, не было ни клочка вырванной шерсти. И, хотя она должна быть перепачкана зловонной слюной зверя, пахла она обычно: мехом, теплом человеческой головы…

Тополев потащил шапку веткой до полыньи и принялся топить ее.

„Что вы делаете?“ — чуть не крикнула испуганная Лиза — и вдруг поняла, что он делает и почему. Тигр, который уже готов был растерзать ее, вдруг, словно глупый котенок, бросился за шапкой Вячеслава, словно был на нее натаскан.

Эту шапку Вячеслав сам надел ей на голову.

Вячеслав!

А потом сорвал с нее медальон, который ее защищал…

— Что это, что? — выдохнула Лиза. — Что это, Иван, вы понимаете?!

— Рука отца, — хмуро ответил Тополев. — Рука ее отца!

И вдруг, схватившись за сердце, повалился на снег.

Хабаровск, 1985 год

Одной из самых своих больших удач в Хабаровске Люсьена считала ту преданность, которую она сумела вызвать у Алевтины Федоровны Чернышовой — санитарки психиатрической лечебницы. Среди прочих санитаров, иногда таких же бестолковых и даже неуправляемых, как пациенты, она выделялась своей рассудительностью и хваткостью. Воистину, порядок в больнице во многом держался именно на ней, а не на медлительном и глуповатом главвраче и вороватом завхозе. Она была каждой бочке затычка, ее звали всегда, когда возникала малейшая проблема: разбито окно, протекла труба, пациент оторвал рукава от своей пижамы, другой надел тарелку с горячим супом на голову своему соседу по столу, а пострадавший нипочем не хочет умываться… При этом по штатному расписанию она оставалась простой санитаркой. Внешне Алевтина Федоровна казалась застенчивой и даже туповатой, однако Люсьена сразу смогла заглянуть в глубину ее натуры, способной на безоглядную, удивительную преданность человеку, которому она будет считать себя обязанной.

У Чернышовой были в жизни две беды: ее недооценивали на работе и она вынуждена была жить у племянницы, которую люто ненавидела. Ну, проблему с работой Люсьена решила мгновенно, убедив главврача в том, что такими людьми, как Чернышова, бросаться нельзя, ведь она сможет так наладить хозяйственную сторону больничной деятельности, что главврачу не придется себя ничем утруждать.