Черная книга

В марте 1761 года, в пятницу вечером, к шейх-уль-исламу султана Мустафы III Хаджи Велийуддину-эфенди пришел один его болтливый друг. Увидев в кабинете великолепный шкаф, гость ни с того ни с сего непочтительно заявил: «Ходжа[104], у тебя в шкафу, должно быть, такой же беспорядок, как и в голове!» В ответ Велийуддин-эфенди, испытав приступ внезапного вдохновения, стал сочинять длинное месневи, в котором доказывал, что и в голове у него, и в великолепном ореховом шкафу армянской работы с двумя дверцами, четырьмя отделениями и двенадцатью выдвижными ящичками все пребывает в полнейшем порядке. Развивая сравнение, автор месневи утверждал, что в нашем разуме, словно в шкафу, тоже есть двенадцать «ящичков», в которых хранятся понятия о времени и месте, цифры, записи и всякие мелочи, которые мы сегодня называем «причинно-следственными связями», «сущим» и «необходимостью». До публикации знаменитого труда немецкого философа Канта, в котором тот перечислил двенадцать категорий чистого разума, оставалось еще двадцать лет, но вывод о том, что Кант подражал Велийуддину-эфенди, был бы примером глупости номер 3.

Думаю, что, если бы доктор Ферит Кемаль, так ярко описавший Его, великого Спасителя, которого мы все ждем, узнал, что через сто лет соотечественники будут говорить о нем подобные глупости, он не удивился бы, поскольку и при жизни всегда был окружен безразличием и забвением, обрекавшими его на безмолвие сна. Сегодня я могу лишь попытаться представить себе его лицо, которое никогда не видел на фотографиях, – и оно кажется мне призрачным лицом лунатика. Он был наркоманом. Об этом мы знаем из пропитанной презрением книги Абдуррахмана Шерефа «Новые османы и свобода»; еще там написано, что и многих своих парижских пациентов доктор пристрастил к опиуму. В 1866 году – да-да, за год до второй поездки Достоевского в Европу[105] – доктор Ферит Кемаль, томимый неясным чувством протеста и жаждой свободы, уехал в Париж. Издававшиеся в Европе газеты «Хюррийет» и «Мухабир»[106] опубликовали несколько его статей, но потом, когда младоосманы[107] стали договариваться с Дворцом и один за другим возвращаться в Стамбул, он остался в Париже. Затем его след теряется. Судя по тому, что в предисловии к своей книге он упоминает об «Искусственном рае»[108] Бодлера, доктор, вероятно, читал и весьма мной ценимого де Квинси[109]; может быть, Кемаль и сам экспериментировал с опиумом. Однако на тех страницах, где речь идет о Нем, невозможно найти следы этих опытов, – напротив, там видна строгая логика, в которой сегодня мы так нуждаемся. Чтобы поговорить об этой логике и познакомить молодых патриотически настроенных офицеров наших вооруженных сил с изложенными в книге «Le Grand Pacha» убедительнейшими мыслями, я и пишу эту статью.

Однако желающий понять его логику должен сначала окунуться в атмосферу произведения доктора Ферита Кемаля. Для начала представьте себе тонкую, всего в девяносто шесть страниц, книгу в синей обложке, отпечатанную в 1870 году издателем Пуле-Маласси на плотной бумаге. Иллюстрации принадлежат французскому художнику де Тенниэлю, и город, изображенный на них, похож скорее не на Стамбул того времени, а на нынешний, с каменными зданиями, тротуарами и мощенными брусчаткой улицами. Представьте себе рисунки тюремной камеры, напоминающей не столько каменные мешки былых времен, сколько современные бетонные крысиные норы, и орудий пытки, которые выглядят тоже очень современно.

Книга начинается с описания полуночи на одной из стамбульских улочек. Стоит тишина, слышно лишь, как стучат по мостовой палки ночных сторожей да доносятся откуда-то из дальнего квартала завывания дерущихся собачьих стай. Из забранных решетками окон деревянных домов не просачивается ни лучика света. Еле заметный дым, идущий из печной трубы, смешивается с легчайшим туманом, опустившимся на крыши и купола. И в глубоком безмолвии вдруг раздается звук шагов. Эти шаги, словно нежданная радостная весть, доносятся до всех, все их слышат: и те, кто, надев один халат на другой, собирается ложиться в холодную постель, и те, кто уже видит сны, укрывшись грудой одеял.

На следующий день – солнечный праздник, так непохожий на минувшую тоскливую ночь. Все узнали Его, все поняли, что Он – это Он, что пришел конец невзгодам, которые, как казалось в минуты отчаяния, продлятся вечно. Играла музыка, кружились карусели, мирились старые враги, детвора уплетала засахаренные яблоки и конфеты-тянучки, мужчины и женщины веселились и танцевали – и Он был среди них, вместе со всеми. И похож Он был больше не на Спасителя, шествующего среди несчастных, которых поведет к светлым дням, от победы к победе, а на старшего брата, гуляющего с младшими. Однако на челе Его появлялась порой какая-то тень, тень сомнения, размышления, предчувствия. И вот в один из таких моментов, когда Он шел, задумавшись, по улицам, Его схватили люди Великого Паши и бросили в холодную каменную темницу. В полночь к узнику явился со свечой сам Великий Паша и говорил с Ним до утра.