Черная луна

А потом он стал ее бить. Видя, что она не намерена сдаваться, он при каждом удобном случае делал ей больно. Ударит кулаком в бок, толкнет коленом в зад, оттолкнет с дороги плечом. И с каждым разом все больнее, пока однажды – уже летом – не ударил ее со всей силы в чревное сплетение[22]. Герда упала на землю и корчилась от боли и удушья, а он стоял рядом и с интересом наблюдал за ее мучениями. Кроме всех прочих своих особенностей, Эуген являлся откровенным садистом, знал это и нисколько этого не стеснялся. В результате Герда дошла до крайности: она задумалась над тем, чтобы дать своему насильнику то, чего он добивается. Всяко-разно, терпеть его член в себе, наверное, никак не страшнее побоев и издевательств, которые она вынуждена была сносить, отстаивая свое право быть человеком. Скорее всего, так бы она, в конце концов, и поступила. Однако ночью того дня, когда она приняла окончательное решение, во сне к ней снова пришла другая Герда.

Не появлялась уже много месяцев и вдруг объявилась, такая красивая, какой настоящей Герде даже не мечталось быть, и одета она была под стать своей красоте. Роскошное платье, бриллианты и сапфиры в волосах и в ушах, на груди, на запястьях и на длинных пальцах.

– Ты не должна сдаваться, – сказала ей гостья.

– Тогда он замордует меня до смерти, – возразила Герда.

– Лучше смерть, чем унижение.

– Почем тебе знать?! – огрызнулась Герда.

– Отчего бы мне не знать? – подняла бровь ночная гостья. – Я это ты, разве нет?

– Думаю, что все обстоит не совсем так, как ты говоришь, – покачала головой Герда. – Ты лучшая версия меня, и жизнь у тебя куда лучше!

– Возможно, – задумчиво кивнула другая Герда. – Может быть, ты и права, но вот какое дело. Другой Герды ди Чента на самом деле нет. Есть только ты, а я всего лишь твое отражение в зеркале судьбы.

– Не понимаю, – честно призналась Герда.

– И не надо, – отмахнулась гостья. – Однако запомни! Настоящие ди Чента никогда не сдаются!

– Это ты о Белоне или о моей матери?

– А кто тебе сказал, что они настоящие ди Чента? Ди Чента, милая моя, это не только фамилия. Оттого они ее с легкостью и меняли…

А утром настал новый день, и он сопровождался новыми издевательствами. Но сон не прошел зря, и в вечерних сумерках Герда сделала то, на что не отважилась ни разу за все десять месяцев своего пребывания в Коллегиуме. Когда на тропе в облетающем к зиме саду ее остановил Эуген, она более не сомневалась. Выхватив из потайного кармашка свою наваху, она атаковала первой. Но и он оказался не лыком шит. Тренированный, умелый, он отреагировал почти мгновенно и защищался вполне грамотно. Тем не менее на стороне Герды была ее ярость, помноженная на страх и ненависть. Она порезала сукину сыну левую руку и распорола кожу на животе, но ни убить, ни серьезно ранить все-таки не смогла. А потом набежали люди – ученики и учителя – и продолжить бой ей не дали. Зато виноватой оказалась именно она. Тогда в первый раз она предстала пред грозны очи самого настоятеля, который, как она уже знала, занимался в Коллегиуме всеми административными вопросами, включая дисциплинарные и финансовые.

Настоятель оказался довольно молодым цветущего вида мужчиной, одетым соответственно статусу в парчовую мантию, расшитую золотой нитью, и в такую же шапочку. Он выслушал доклад профоса, не позволив Герде вставить ни единого слова в свое оправдание, и, по-прежнему глядя на нее, как на пыль под ногами, вынес вердикт:

– Двадцать плетей в полную силу и голодный карцер на двадцать дней.

Это было настолько несправедливо, что Герде показалось, что у нее начался бред. Но, судя по всему, такова была справедливость Коллегиума. Эуген знал, что говорит, у таких, как она, здесь не было прав, и в особенности потому, что у Герды не было дара. Она не могла творить настоящее колдовство, и цена таким, как она, в колдовском сообществе была медный грош.

3