– Что с ним? Жар? – забеспокоилась мать, поднимаясь со стула в прихожей, заходя в комнату и опасливо трогая Котин лоб.
– Таскаешь его за собой, Наталья, вот и подхватил парень инфекцию, – осуждающим тоном заметила старуха. – Ребенок должен расти в детском коллективе под присмотром опытных педагогов. Теперь, когда Алексея со дня на день не станет, тебе бы следовало хорошенько подумать о судьбе сына. Что ты из себя представляешь? Ни прописки, ни профессии, ни перспектив. Вот уволит тебя Коллонтай, и ты, Наталья, загремишь по статье за тунеядство. На меня не рассчитывай. Я помогать не стану.
– Гертруда Яновна! – всхлипнула мама. – Могли хотя бы сделать вид, что вам жалко Лешу!
– Хулиган и дебошир! – жестко отрезала бабушка. – Мы в революцию таких сотнями расстреливали! Будешь наливку?
– Можно, – жалко улыбнулась мать, вытирая слезы.
– Вот и молодец. Я тоже выпью, чтобы не подцепить инфекцию от твоего поганца.
Рим, I век н. э.
Над Римом царствовала ночь. Дворец императора на Палатине тонул в темноте. Сквозь оконце спальных покоев пробивалась полоска лунного света. Молодая супруга Клавдия лежала без сна. Мессалина ворочалась на широком золоченом ложе, думая о своей несчастной доле. Она повернулась на другой бок, чтобы не видеть рядом с собой оплывшего лица мужа.
Клавдий спал, всхрапывая и причмокивая губами. Его грузное тело разметалось во сне, из-под покрывала лилового шелка выглядывали дряблые ноги и рыхлый живот. Не так Валерия представляла себе любимого. Хотелось сильных рук, крепких объятий, горящих глаз, восторженных речей и огненной страсти, увлекавшей обоих. Если бы Исаак не был рабом! Или пусть даже раб, но только ее! Ее! Мессалина уже не знала, чего хотела больше – убить беглеца или любить, любить, любить бесконечно. Будь иудей с ней рядом, Мессалина бы никогда не опустилась до самого дна. Но поиски Исаака не дали результата, и случилось то, что случилось. Когда патрицианка пришла за ответом к мудрому старцу, Джафах Бен Семай, оглаживая бороду, печально покачал головой и протянул ей деньги, возвращая золото назад.
– Твоего раба нет в Риме, благородная госпожа, – с сожалением проговорил он. – Я ничем не могу тебе помочь.