Черная маска. Избранные рассказы о Раффлсе

Мой компаньон откинулся на сиденье, пытаясь отдышаться. В маленьком зеркальце экипажа я увидел, что и моё лицо раскраснелось.

– Хорошенькое дело! – взвыл я. – И ты не можешь мне сказать ни слова. Даже записки с собой нет?

К тому времени я уже понимал, что нет, но я всё равно изобразил, будто пишу пальцем на манжете. Он лишь пожал плечами и покачал головой.

– Niente, – сказал он. – Una quistione di vita, di vita!

– Что-что? – переспросил я, вспоминая вновь школьные годы. – Повтори медленнее… andante… rallentando.

Спасибо Италии за словесные пометки в нотах, которые когда-то меня просто убивали! Юнец меня понял.

– Una – quistione – di – vita.

– Или mors, так? – закричал я и потянулся к окошку кучера над нашими головами.

– Avanti, avanti, avanti! – молил итальянец, подняв одноглазое лицо.

– Сломя голову! – перевёл я. – Получишь двойную оплату, если успеешь туда до двенадцати.

Но можно ли на лондонских улицах узнать точное время? На Эрлз-Корт было почти полдвенадцатого, а часы магазина Баркер на Хай-стрит показывали всего на минуту больше. Как будто мы пролетели целых полмили за шестьдесят секунд, подобно ветру. Кэбмен гнал лошадь галопом. Но следующие часы на нашем пути сообщали, что сто ярдов мы проехали за пять минут. И каким часам верить?! Я решил вернуться к своим старым добрым карманным часам – они показывали без восемнадцати, когда мы пересекли мост Серпентин, а без пятнадцати мы уже оказались на Бейсуотер-роуд.

– Presto, presto, – бормотал мой побелевший проводник. – Affretatevi – avanti!

– Десять шиллингов, если успеешь, – проорал я кучеру, но вот что мы будем делать, когда приедем, я не знал. Но эти фразы «una quistione di vita,» и «vostro amico» могли быть связаны только с моим бедным другом Раффлсом.

Превосходный кэб – просто подарок Судьбы, когда ты спешишь! Нам с ним невероятно повезло. В той ситуации мы не могли позволить себе роскошь выбирать и прыгнули в первый же кэб, что подвернулся. И он оказался идеальным! Новые шины, превосходные рессоры, редкой прыти лошадь, а извозчик – мастер своего дела! Мы ловко маневрировали на невероятной скорости, как полузащитник в регби, буквально проскальзывая между другими экипажами. Извозчик знал Лондон как свои пять пальцев! У Мраморной Арки он выскользнул из главного потока и направился в сторону Уигмор-Стрит, затем мы мчались какими-то улочками и переулками, пока я не увидел мерцающий золотом палисад Музея между ушами лошади. Цок, цок, цок, динь, динь, динь; подковы и колокольчик, колокольчик и подковы… И вот уже колоссальная фигура Чарльза Фокса в грязно-серой тоге возвестила, что мы на площади Блумсбери, а мои часы – что до полудня осталось три минуты.

– Номер дома? – торопясь, спросил наш кэбмен.

– Trentotto, trentotto, – отвечал мой гид, глядя куда-то вправо, и я решительно выволок его из экипажа, чтоб он просто подвёл меня к нужному дому. У меня не оказалось полусоверена, и я бросил нашему дорогому кэбмену соверен, жалея, что у меня не было, по крайней мере, сотни.

У итальянца, оказалось, был ключ от двери дома номер 38, и через мгновение мы уже мчались по узкой лестнице мрачного лондонского дома, который мог спроектировать только мой соотечественник. Среди обшитых панелями стен царили мрак и зловоние, и я даже не представляю, как бы мы нашли дорогу к лестнице, если бы не чахлый язычок жёлтого пламени газовой горелки в прихожей. Мы сломя голову взлетели по лестнице, повернули за угол и вихрем ворвались в гостиную. Ставни были плотно закрыты, на стене горел газовый рожок и то, что я увидел в его свете, вбежав за итальянцем, фотографически впечаталось в мою память.

Эта комната также была обшита панелями, а посреди стены слева от нас… Руки привязаны к кольцу высоко над его головой, так что пальцы ног едва касаются пола, шея притянута ремнём к двум кольцам поменьше за ушами и так же закреплён каждый дюйм его тела – так стоял, а скорее, висел Раффлс. На первый взгляд, он был мёртв. Рот его был завязан чёрным кляпом, концы которого туго стянуты на шее. Запёкшаяся кровь отливала бронзой в жёлтом газовом свете. И перед ним, громко, будто молотом, отбивая секунды, стояли простые старомодные часы, единственная стрелка которых была на волосок от двенадцати. Мой проводник бросился к ним, схватил и швырнул в угол. Раздался оглушительный грохот, над разбитыми часами поднялось белое облачко дыма, и тогда только я увидел привинченный под часами револьвер и провода, идущие к нему от циферблата, на котором единственная стрелка достигла, наконец, зенита и замкнула контакт.

– Сообразил-таки, Банни?

Оказалось, он жив. Это были его первые слова, когда итальянец, орудуя ножом, снял с него кляп. Достать до ремней, связывавших руки, юноша не мог, и мне пришлось его поднять, а затем я принялся за остальные путы, используя собственный нож. Раффлс слабо улыбался нам запёкшимся ртом.