– Банни, – обратился он ко мне, – я никогда не злоупотреблял спиртным, это один из немногих недостатков, которых у меня нет. Мне потребовались все эти годы, чтобы найти мой напиток, Банни. Вот моя панацея, мой эликсир, моё волшебное зелье!
Я решил, что он пьян и спросил, как это зелье называется.
– Посмотри сам, Банни.
Оказалось, что он приобрёл бутылочку с краской для волос, гарантировавшей изменить любой оттенок на модный некогда жёлтый цвет после пары-тройки нанесений!
– Чёрт возьми, – начал я, – что ты собрался с этим делать?
– Окраситься ради моей страны, – объявил он довольно. – Dulce et decorum est «Сладка и прекрасна за родину смерть», старина Банни!
– Ты хочешь сказать, что идёшь на фронт?
– Я не могу не пойти.
Он стоял передо мной в свете камина, стройный, как копьё, поджарый, но жилистый, настороженный, смеющийся, румяный после зимней прогулки. И пока я смотрел на него, следы прожитых лет, казалось, исчезали на глазах. Я видел его капитаном школьной крикетной команды. Я видел, как он, прижав к груди грязный мяч, мчится по полю для регби, лавируя среди пятнадцати соперников, как овчарка в стаде овец. Он всё ещё не снял кепку, и я совсем позабыл о его седых волосах… образ из прошлого перекрыл настоящий в дымке воспоминаний. Я не горевал о том, что он уходит, ведь я не собирался отпускать его одного. Я чувствовал энтузиазм, восхищение, привязанность и в то же время внезапное сожаление, что он не всегда обращался к той части моей натуры, к которой обращается сейчас. Я даже ощутил лёгкий трепет раскаяния. Но довольно об этом.
– По-моему, ты здорово придумал, – это всё, что я смог тогда выговорить.
Как же он хохотал над моими словами! Он выиграл все матчи всухую и нашёл лучший способ завершить карьеру. Он обыграл африканского миллионера, соперников на поле, законодателя в Квинсленде, каморру, покойного лорда Эрнеста Белвилла и бесчисленное количество раз Скотланд-Ярд. Что ещё мог сделать один человек за одну короткую человеческую жизнь? Разве что умереть, как подобает: ни кровати, ни врача, ни температуры… Раффлс секунду помолчал.
– Ни привязанным к стене, ни в морских волнах, – добавил он, – если так тебе больше нравится.
– Мне ничего из этого не нравится, – откровенно вскричал я. – Ты просто должен вернуться.
– К чему? – спросил он, как-то странно посмотрев на меня.
На мгновение мне показалось, что он разделяет мои эмоции. Но он не был человеком, легко поддающимся эмоциям других.
Меня охватило отчаяние. Конечно, я тоже хотел пойти – он молча пожал мне руку – но как? Меня, человека, заклеймённого тюрьмой, никогда не примут в Имперскую добровольческую конницу! Раффлс рассмеялся, а затем пару секунд пристально смотрел на меня.
– Ты, кролик, – воскликнул он, – надо же подумать о таком! Мы могли бы с тем же успехом сдаться столичной полиции. Нет, Банни, мы приедем на Мыс сами и уже там поступим на службу. Один из добровольческих конных полков – то, что нам надо, ведь ты, полагаю, потратил часть богатой добычи на конину и помнишь, как я мчался по кустарнику! Мы нужны им, Банни, и там никому нет дела до наших родимых пятен. Я не думаю, что даже мои седые локоны смутили бы их, но моя голова будет сильно выделяться в строю.
Услышав о нашем решении, наша хозяйка сначала заплакала, а затем возжаждала выщипать некие бакенбарды (щипцами, к тому же раскалёнными докрасна). С того дня и до самого нашего отъезда эта чистая душа заботилась о нас больше, чем когда-либо. Не то чтобы она была сильно удивлена – от милых храбрых джентльменов, которые на велосипедах глухими ночами искали грабителей, иного нельзя было и ожидать, благослови Господь их львиные сердца. Услышав это, я хотел подмигнуть Раффлсу, но он не смотрел на меня. К концу января его волосы приобрели рыжий оттенок и просто поразительно, как он изменился. Его самые сложные маскировки не были более эффективными, чем этот простой трюк с окраской волос, а военная форма цвета хаки дополнила образ, что легко позволило бы ему остаться неузнанным. Больше всего он опасался, что его признает офицер, которого он хорошо знал в прошлом. На фронте таких людей было несколько. И чтобы минимизировать этот риск, мы приобрели билеты второго класса на начало февраля.
Это был промозглый день, обёрнутый в холодный и липкий, как глина, саван тумана, что и сделало его идеальным днём, чтобы уехать из Англии на солнечный фронт. И всё же я с тяжёлым сердцем смотрел в последний раз на родной берег. Подошёл Раффлс и облокотился на фальшборт рядом со мной.
– Я знаю, о чём ты думаешь, брось это, – сказал он. – Всё в руках богов, Банни, независимо от того, что мы делаем и чего не делаем, твои размышления не помогут заглянуть через их плечо.
II