Черная моль (сборник)

Много надежд связывал Геннадий с этим допросом. Он правильно сказал тогда Климу: девушка просто запуталась. Ей надо помочь. Тем более, что ее мучит совесть. И все-таки начинать с откровенного разговора нельзя, в этом Геннадий был убежден. К такому разговору можно приступить только тогда, когда Голубкова почувствует к нему полное доверие, когда поймет, что он желает ей добра и что нет у нее другого выхода, что это единственный путь к спасению. Но как ей объяснить?

В дверь нерешительно постучали.

– Войдите!

Вошла Лидочка.

Геннадий сдержанно, но приветливо улыбнулся ей, попросил сесть, и она робко опустилась на самый краешек стула.

– Давайте познакомимся, – просто сказал Геннадий. – Моя фамилия Ярцев. А что это у вас с рукой?

– Порезалась.

– Больно, да?

– Не очень, – слабо улыбнулась Лидочка.

– Эх, не вовремя я вас, наверно, пригласил, – с искренним огорчением произнес Ярцев.

– Что вы! Да мне и не больно совсем. Подумаешь, тоже…

В больших, выразительных глазах девушки, смотревших на Геннадия с тревогой, мелькнула на секунду смешливая искорка.

– Это вы, наверное, ножом, когда кроили, да?

– Ну, ясно. Задумалась, и раз…

Лидочка начала постепенно осваиваться в незнакомой обстановке. «Не такой уж он страшный, – подумала она. – Даже симпатичный. Жалеет. И вообще так небось не говорят, если арестовывать думают».

– А трудно вообще кроить?

– Учиться надо. Как нож держать, как по лекалу точно вести.

– Что это такое – лекало?

– Ну, господи! – Лидочка улыбнулась. – Лекала не знаете! Его из латуни или картона делают. Потом на шкурку накладывают и ножом обводят. Вот детали шапки и получаются. Сколько в ней деталей, столько и лекал у нас.

С каждым новым вопросом Лидочка отвечала все охотнее и, казалось, начала успокаиваться.

– Ого! Сколько же это лекал надо? – воскликнул Геннадий. – Ведь размеры и фасоны шапок разные. Так, пожалуй, и запутаться недолго в этих лекалах.

– А как же, ясное дело, разные. Только в смену у нас один или два вида шапок идет. Это лекал десять всего. Можно управиться.

– Вы что же, сами их и изготовляете, эти лекала?

Внезапно Лидочку кольнул страх. «Чего это он все про лекала выспрашивает? – холодея, подумала она. – Ой, неспроста. Дознались небось!»

– Не знаю я, кто их делает, – уже совсем другим, враждебным тоном отрезала она.

Геннадий сразу подметил эту новую интонацию. «Что с ней?» – удивился он и решил переменить разговор. Не хотелось разрушать простую и легкую атмосферу их первой встречи.

– А знаете, я ведь вас уже видел, – улыбнулся он. – Вчера в цеху. Понравилось мне у вас там: светло, просторно, цветы кругом.

– Ага, – торопливо откликнулась Лидочка. – Хорошо у нас стало. Особенно, как конвейер пустили. И заработок прибавился.

– Почему же? Ведь работа осталась ручной.

– А успевать стали больше. Носить крой не надо, сам к финишу едет.

– Вот оно что!

Геннадий вспомнил бесконечную гудящую ленту конвейера с металлическими чашками, в которые работницы складывали горки меховых деталей. И на каждой такой чашке стоял красный номер.

– А зачем там номера на чашках? – поинтересовался он.

– Каждая закройщица в свой номер кладет, – не очень охотно пояснила Лидочка. – Чтобы на финише знали. Для учета это.

– Значит, точный у вас учет: известно, кто сколько за день выработал?

И снова страх сжал Лидочкино сердце: этот человек опять коснулся опасной темы. «Господи, долго он меня мучить будет?» – с отчаянием подумала она.

– Точный, очень точный, – чуть не плача ответила Лидочка.

«Опять, – отметил про себя Геннадий. – От самых безобидных вопросов так нервничает. И сразу, как еж, колючая. Всего боится и на откровенный разговор, конечно, не пойдет. Не чувствует она ко мне доверия». Придя к этому неутешительному выводу, Геннадий только для очистки совести, чтобы у Лидочки не возникло каких-либо подозрений, как можно строже и значительней сказал:

– Я вас вызвал, собственно, вот зачем. Что вы знаете о бывшем кладовщике вашей фабрики Климашине? С кем он дружил, как себя вел?

«Так и есть. – Лидочка с облегчением вздохнула. – Значит, верно Мария сказала».

– Ничего я о нем не знаю, – поспешно объявила она. – Ничего.

«К этому вопросу была готова, – понял Геннадий и с раздражением подумал: – Эх, не получилось нужного разговора. Ничего не получилось. Шляпа я…»

В узком, полутемном переулке, занесенном снегом, где за невысокими дощатыми заборами тускло светились заиндевевшие окна домов, Геннадий наконец отыскал нужный номер. Пробравшись по едва видной в снегу дорожке, он поднялся на крыльцо. Квартира Андреева была на первом этаже.

Дверь открыл Степан Прокофьевич. Он был одет по-домашнему: в старых, подшитых валенках, в темной косоворотке. Очки он сдвинул на лоб, и лицо его с крупным бугристым носом и седой щетиной на скулах и широком подбородке казалось бы совсем простодушным, если бы не острый, пытливый взгляд умных глаз под лохматыми бровями.