Черная смерть. История самой разрушительной чумы Средневековья

Как часто бывает после крупной демографической катастрофы, сразу после Черной смерти рождаемость резко выросла. Французский монах Жан де Венетт, как и многие его современники, был поражен количеством беременных женщин на улицах. «Повсюду, – говорит он, – женщины рожали с большей охотой, чем обычно. Ни одна из них не оказывалась бесплодной, напротив, всюду были беременные женщины. Некоторые из них рожали близнецов, а некоторые даже живую тройню»[825]. Историк Джон Хэтчер утверждает, что если бы демографическое восстановление после Черной смерти протекало беспрепятственно, то к 80-м годам XIV века Европа восполнила бы потери от чумы, которые составили двадцать пять – тридцать миллионов человек[826].

Причины краха демографического восстановления сложны. Самой очевидной из них являются многочисленные болезни. В течение столетия после Черной смерти случилось так много инфекционных заболеваний, что этот период иногда называют «Золотым веком бактерий». Однако болезнь сама по себе была не единственным демографическим блокатором. Второй причиной, вероятно, было то, что различные болезни взаимодействовали друг с другом и, что еще более важно, как именно они взаимодействовали друг с другом в течение повторяющихся циклов эпидемий. Профессор Энн Кармайкл считает, что одна из причин, по которой вспышки гриппа и оспы унесли так много жизней, заключается в том, что больные, особенно очень пожилые и очень молодые, были лишены элементарной помощи, которая смогла бы спасти их жизнь: им некому было подать еду и обеспечить помощь в гигиене, поскольку чума убила тех, кто смог бы о них позаботиться[827].

«Падение рождаемости», возможно, также способствовало демографическому спаду. В течение столетия после Черной смерти репродуктивные сценарии, казалось, изменились: женщины начали выходить замуж раньше, и, как это ни парадоксально, женщины, вышедшие замуж до двадцати лет, как правило, были менее плодовитыми в течение жизни, чем те, кто вступил в брак позже. Повторяющиеся волны болезней также способствовали сокращению круга потенциальных родителей[828].

По мере сокращения населения начал меняться и характер средневекового общества. Во-первых, почти неизбежной стала ранняя смерть. «Насколько нам известно, – говорит историк Дэвид Херлихи, – в самые благоприятные годы тринадцатого века средняя продолжительность жизни составляла от 35 до 40 лет. Жестокие эпидемии конца четырнадцатого века сократили эту цифру до менее чем 20 лет»[829]. По мнению профессора Херлихи, примерно в 1400 году, когда численность населения снова начала стабилизироваться, люди, вероятно, стали доживать до тридцати лет или около того. Однако, поскольку высокие средневековые показатели младенческой и детской смертности искажали статистику, реальная средняя продолжительность жизни была не такой мрачной, как говорят цифры профессора Херлихи. В 1370 или 1380 году здоровый двенадцатилетний крестьянский мальчик из Эссекса, Англия, мог рассчитывать на еще 42 года жизни[830]. Другими словами, он мог дожить до пятидесяти четырех лет. Но благодаря повторяющимся волнам болезней к началу XV века эта цифра упала до 51, а к середине века – до 48. То есть менее чем за сто лет этот мальчик потерял около 14 процентов своей жизни. Английское дворянство, несмотря на лучшие условия жизни и более качественное питание, не сильно ушло вперед по этому показателю. В 1400 году среднестатистический англичанин жил на восемь лет меньше, чем его прадед в 1300 году[831].

Общество после Черной смерти было в то же время и обществом пожилых людей. Одно из парадоксальных следствий отрицательного демографического роста состоит в том, что по мере сокращения населения увеличивается его средний возраст. Сегодня эту тенденцию можно наблюдать в современной Европе. Согласно журналу The Economist, если текущие демографические тенденции сохранятся, то есть если уровень рождаемости в Европе останется на уровне или чуть ниже коэффициента замещения умерших, то к 2050 году средний возраст на континенте составит поразительные 52 года[832]. Данные позднего Средневековья рисуют аналогичную картину. В 1427 году во Флоренции было такое же количество людей старше шестидесяти лет, сколько в любой современной стране западной Европы с низким уровнем рождаемости – а именно 15 процентов[833]. Еще более впечатляющи цифры по монастырю Лоншан под Парижем. В 1325 году процент монахинь в монастыре в возрасте от шестидесяти лет и старше был уже высоким – 24 процента. К 1402 году, после полувека эпидемий, эта цифра возросла до 33 процентов. Еще более показательно то, что за почти восемьдесят лет между 1325 и 1402 годами процент монахинь в Лоншане в возрасте от двадцати до шестидесяти лет, то есть наиболее продуктивного периода жизни, снизился с почти 50 до 33 процентов[834].