Чернила и огонь

Стратос шел в нескольких метрах от Себастьяна, чтобы убедиться, что тот не замечает его присутствия. К счастью, ночь была холодной и ветреной, поэтому у него был достаточно убедительный повод, чтобы закутать лицо, не вызывая подозрений. Он чувствовал себя уверенно. Люди редко подозревают, что их кто-то преследует, особенно в тех случаях, когда не думают, что сделали что-то, чем это преследование можно было бы оправдать.

Увидев, как Себастьян сворачивает в переулок, Стратос понял, что его час настал. Перейдя на бег, он помчался за ним. Он не потрудился ступать помягче, поэтому звук его шагов, усилившийся из-за ночной тишины, заставил его жертву оборачиваться. Однако Стратос не дал мужчине шанса на большее.

Он вонзил лезвие кинжала ему в спину, на уровне почек. Этот молниеносный удар пронзил внутренности, мышцы и сухожилия с изяществом грузового поезда. Себастьян выдохнул со звуком «ах», и его голос растворился в ночи. Он умер еще до того, как упал на землю.

Стратос не стал бы тем, кем стал, если бы не вел себя осторожно. Именно поэтому, снова достав нож, он еще несколько раз воткнул его в бок и грудь этого мужчины, чтобы убедиться, что тот чудесным образом не выжил. Довольный результатом, он вытер клинок о куртку библиотекаря и взглянул на него при свете немногочисленных уличных фонарей, чтобы удостовериться, что там не осталось следов крови.

На двадцатисантиметровом лезвии поблескивал девиз «Meine Ehre heißt Treue», означавший «Моя честь – это верность» и символизировавший его убеждения. Маленькая свастика на рукоятке, окруженная лавровым венком и опиравшаяся на имперского орла, отбрасывала серебристые полосы в темноте.

Этот кинжал СС был реликвией. Национал-социалистическая партия вручала подобные всем членам Охранных отрядов. Иметь такой клинок было знаком отличия, а еще – верности. Их перестали выпускать в 1942 году, и хотя на рынке антиквариата и присутствовало множество копий и качественно выполненных подделок, за оригиналами, подобными этому, гонялись коллекционеры. Стратос всегда держал свой кинжал наточенным и готовым к работе. Он много раз задавался вопросом, сколько жизней унесло это оружие до того, как попасть к нему в руки, и хотя и не мог этого узнать, понимал, что клинок ни разу его не подвел. Он ему еще понадобится. Работа далека от завершения.

Отдаленный звук сирены выдернул его из размышлений. Спрятав кинжал, он схватил рюкзак Себастьяна и торопливо его обыскал. Обнаружив там «Фауста», он, не утруждая себя тем, чтобы осмотреть книгу, забрал ее. У него еще будет время этим заняться. Высыпав на землю содержимое рюкзака, он взял бумажник библиотекаря. Внутри не было ничего, кроме пары десятиевровых купюр, но он забрал и их. Идея заключалась в том, чтобы инсценировать нападение с ограблением: случайное преступление, в котором его точно не заподозрили бы. По крайней мере, в первое время.

После этого он исчез так же быстро, как и появился, и его тень слилась с густой темнотой, окутавшей Берлин.

30

Из-за дыма я почти ничего не вижу. Он напоминает плотный непроницаемый занавес, который кто-то натянул вокруг меня, заставляя очертания мебели сливаться в путаницу из серых и черных оттенков. Я чувствую, как щиплет мои глаза, а легкие горят от тех дополнительных усилий, которые я прилагаю, чтобы дышать в этом аду.

Жар невозможно вынести. Мне хочется закричать, но дым царапает мне горло, не позволяя забыть, что я нахожусь в его власти. Я кашляю, содрогаюсь в конвульсиях, изрыгаю то немногое, что было у меня в желудке, и дотрагиваюсь до чего-то раскаленного. Ожог напоминает мне укус дикого животного, которое пытается прогнать меня со своей территории, и я реагирую так же, как отреагировал бы на моем месте и любой другой: отпрыгиваю назад, схватившись за обожженную руку, и издаю крик, от которого дым, вернувшийся ко мне в легкие, окрашивает их в темные оттенки.

И тут я различаю две вещи.