Чернила под кожей

О Бабке-ежке мне рассказала Ливия на вечерней смене. Мы рассказывали друг другу страшные сказки. Я рассказала ей о мачехе, которая обратила детей мужа в лебедей. Потом разыскала Бабку-ежку в Интернете. Я думала, что Ливия шутила о доме на куриных ножках. У нее порою странное чувство юмора.

Линия за линией, вопросительный изгиб, бровь, как мадам из годов тридцатых. Хотел ли кто-нибудь такую бровь, что постоянно поднята и осуждает мир? Брови рассказывают многое. Они поднимаются и хмурятся. Манипулируют кожей на лбу, мнут ее, словно грязную простынку.

Мне тоже грустно, но от грусти я отвлекаюсь делом. Когда Том ушел, я сделала кое-что глупое, чего не делала давно. Я вскрыла Черную. У нее есть шов под юбкой между ног. Из куклы я достала ножик с деревянной ручкой. На животе нарисовала красную дорожку, вверх и вниз, от промежности и до груди. Словно хирург. Потом чертила линию за линией прямо поперек, как швы, как шрамы на монстре Франкенштейна. Мне хотелось засунуть руку внутрь, достать мое тупое сердце и уничтожить его, раздавить, кусать, жевать зубами, которые слегка неровные, но у нас нет денег на стоматолога, прости. Мне хочется дать тебе больше, но ты не можешь, никто не может и не станет, даже я сама, даже если проживу сто лет.

Можно татуировать глаза и брови, губы и мягкие места. Часто новые соски рисуют, это не сложно. Даже традиционалисты не видят в этом ничего плохого. Это исправление. Возвращение к тому, как надо быть.

Я не резала себя несколько лет. Иногда хотелось, но я это чувство подавляла и садилась рисовать. У меня есть та картинка, где я ребенок. Теперь я просто прорисовываю детали, решаю, где на теле ее разместить.

Есть в детях что-то грустное. Их так легко разрушить, уничтожить. Словами можно, если это твой конек. Ребенок любит всегда и безусловно. Они не знают ничего другого, дети. Они не знают, что мама с папой — люди, а люди все отстой и когда-нибудь тебя разочаруют.

Могу ли я обвинить Тома в совращении малолетних? Мне было всего пятнадцать, когда мы переспали в первый раз. Он сказал, что я красивая, а мне такого никто не говорил. Мне понравилось. Но опять-таки было и другое: «Ты некрасивая, когда ты плачешь». Это особенно задело, потому что я постоянно так стараюсь не заплакать, а когда не получается, я не хочу, чтоб мне устраивали конкурс красоты с другими, менее уродливыми версиями меня.

Им легко можно придать объем, просто используя цвета. Свет и тень. Иллюзия. А если хочется объем по-настоящему, хирург создает кожный узелок, а потом художник его красит.

Для человека моих лет у меня очень много ненужных воспоминаний. Когда мне стукнет восемнадцать, я буду жить на пособие по безработице, найду себе квартиру и, может быть, работу, где не надо резать ветчину. Здесь все любят ветчину — наверное, тут нет евреев. Я никогда их не встречала. Те, кто едят всю ветчину, наверное, не вынесут смотреть на мою окровавленную кожу и мою машинку. Это единственная почти нормальная вещь в моей жизни. У меня есть хобби. Как персонаж из книги Энид Блайтон[8]. Скоро — добрый дядя и неожиданное приключение!

Звучит как слоган фильма про инцест. Не то чтобы их много. Людям не нравится такое даже в контексте шутки. Может, если шутка больше про грубость, чем про шутку.

Иногда я размышляю, нравлюсь ли я своим друзьям. Я получила пару сообщений в духе «ак дила?» от Джоан и несколько правильно написанных от Шейлы, которая ставит запятые и кавычки везде, где нужно или кажется, что нужно. Я ответила страдающими смайликами и парочкой счастливых, потому что я не в школе. Они считают меня другом, но они меня не знают. Я — не только я, но и то, через что прошла я. И пусть я не хочу, чтобы меня как человека определяло все, что со мной делали другие, порою кажется, что это неизбежно. Я боюсь, что вечно буду ненавидеть человечество. Вплоть до себя. Особенно себя.

Есть бесчисленное множество оттенков. С мягкими и красочными именами. Грядка земляники. Нежный румянец. Капучино. Можно изменить родной цвет на другой. Как хочешь. Ты рад, что жив. Так живи и радуйся.

У меня так много защитных механизмов. Я будто робот — нет души, есть функция.