Чернильное сердце

Тереза стойко держалась на глазах у бандитов, когда они выводили ее из тюрьмы, она не плакала, а ругаться не могла, лишившись голоса, как изношенного платья. Но у нее были два измятых клочка бумаги, которые, правда, были так малы, что не могли вместить все слова, накопившиеся за девять лет, однако это было лучше, чем ничего, и она исписала их малюсенькими буковками. Элинор просила ее рассказать о том, что с ней произошло, но она только отмахивалась.

Ее мучили лишь вопросы о дочери и о муже, и Элинор шептала ей ответы – совсем тихо, чтобы Баста не узнал, что две женщины, обреченные вместе с ним на казнь, знают друг друга с тех пор, как младшая из них училась ходить между длинными, забитыми до отказа книжными полками Элинор.

Баста держался плохо. Порой они замечали, как белели его вцепившиеся в решетку пальцы. Элинор даже показалось как-то раз, что он заплакал, но, когда их выводили из камеры, его лицо было похоже на посмертную маску. А после того, как их заперли в клетку, он сел в углу на корточки и застыл, словно кукла, с которой больше не хотят играть.

В клетке стоял зловонный запах – вероятно, в ней держали собак. Подручные Каприкорна, проходя к скамейкам, стучали ружьями по решетке и сыпали на Басту издевательства. Но он даже не шевельнулся – так велико было его отчаяние.

Элинор и Тереза старались держаться от него подальше, насколько позволяла клетка. Они отошли от решетки, чтобы до них не достали руки злодеев, и, обняв друг друга, горевали, но в то же время каждая радовалась, что она здесь не одна.

На краю площадки, у входа, поодаль от мужчин сидели женщины, которые работали на Каприкорна. Притихшие и печальные, они смотрели на Терезу со страхом и сочувствием.

Когда все места были заняты, на площадке появился Каприкорн. Он прошел мимо чернокурточников и мальчишек, сидящих прямо на земле, даже не взглянув на них, как на воронье, слетевшееся на его зов. Зато перед клеткой с пленниками он остановился и самодовольно посмотрел на каждого. Баста, увидев Каприкорна, посмотрел на него, как собака, просящая прощения у хозяина. Но Каприкорн не сказал ему ни слова. Когда он сел в свое кресло, за ним встал, широко расставив ноги, Кокерель – вероятно, он стал его новым любимчиком.

– Ой, да не смотри ты на него! – накинулась Элинор на Басту, заметив, что он не сводит глаз с Каприкорна. – Он сейчас скормит тебя чудовищу, как муху лягушке, а ты молчишь. Где же твои угрозы: «Язык отрежу, на куски покромсаю!»

Но Баста лишь потупил голову. Он вдруг представился Элинор устричной раковиной, из которой высосали жизнь.

Когда Каприкорн сел, перестала звучать музыка и ввели Мегги. Она шла гордо подняв голову, и Сорока едва втащила ее на помост.

– Здравствуй, дорогая! – крикнула Элинор, поймав испуганный взгляд девочки. – Не бойся, я пришла, чтобы послушать, как ты читаешь.

На площадке стояла такая тишина, что голос Элинор твердо и бесстрашно прозвучал по всему полю. Но никто не слышал, как бьется ее сердце, и не догадывался, что она еле дышит от страха, потому что Элинор надела свою испытанную броню, которая всегда спасала ее в трудные времена, а пережила Элинор немало, и с каждым горем ее броня становилась крепче.

Услышав ее слова, чернокурточники рассмеялись, и даже Мегги едва улыбнулась. Элинор прижала к себе Терезу.

– Взгляни на дочь! – воскликнула она. – Она храбрая, как…

Ей хотелось сравнить Мегги с каким-нибудь отважным героем, но они были мужчины и не такие храбрые, как эта девочка, гордо смотревшая на подручных Каприкорна.

Вместе с Мегги Сорока привела какого-то старика. «Это, наверное, тот человек, из-за которого мы здесь, – подумала Элинор, – Фенолио. Это он выдумал Каприкорна, Басту и остальную мерзость, в том числе чудовище, которое скоро убьет меня». Элинор не любила писателей и поэтому недружелюбно смотрела на старика, которого вел Плосконос. Для старика был приготовлен стул рядом с креслом Каприкорна. «Уж не значит ли это, что у Каприкорна появился новый друг?» – задала себе вопрос Элинор. Но, когда за спиной Фенолио с мрачным видом встал Плосконос, она поняла, что это новый узник.

Старик сел, а Каприкорн поднялся и медленно обвел взглядом длинные ряды своих молодчиков, словно вспоминая, что каждым из них сделано у него на службе. В воздухе висел страх.

– Думаю, вам не надо рассказывать, в чем вина этих узников, – громко заговорил Каприкорн. – Скажу только, что речь идет о предательстве, болтливости и глупости. Вы спросите, можно ли считать глупость преступлением и заслуживает ли она смертной казни. Мой ответ – да, потому что у нее те же последствия, что у предательства.

Внезапно раздался звон колокола. Каприкорн дал знак, Плосконос удалился с несколькими чернокурточниками. Началось смятение, люди вскочили со своих мест. Но Каприкорн поднял руку, успокаивая всех.

– Ничего не произошло! – крикнул он так резко, что на площадке мгновенно установилась тишина. – Это пожар. Разве мы не знакомы с пожарами?

Кто-то засмеялся, но многие с тревогой оглядывались на деревню.