Черно-белое кино

Бывает ли это теперь,
как прежде когда-то бывало, —
чтоб вьюга в ночи завывала
и негде укрыться в пути?
Случается ль это теперь,
как прежде когда-то случалось, —
чтоб снежная ветка стучалась
в ночное слепое окно?
Бывает ли это теперь…
Конечно, конечно, бывает —
и вьюга в ночи завывает,
и негде укрыться в пути,
и долго в ночное окно
мохнатая ветка стучится…
Да, все это может случиться,
но только уже не с тобой.
Давно улеглись по углам
бураны твои и метели.
Отпели давно, отсвистели
все лучшие вьюги твои.
… И снова мне снится всю ночь,
как вьюга вдали завывает,
все кличет меня, зазывает,
все манит и манит к себе.

«– Что нового? послушай, говорят…»

– Что нового? послушай, говорят,
кругом огни, кругом огни горят.
Пора и нам! осмелимся, шагнем,
потешимся, нашутимся с огнем!
Пора и нам, огонь горит в окне.
– Смотри, смотри, сгорим с тобой в огне!
– Сгорим в огне? Ну что ж, не мы одни.
Кругом огни, кругом горят огни.
Куда же ты, постой!., а говорят,
кругом огни, кругом огни горят…

Женщина, которая летала

Женщина,
девочка,
почти что подросток,
веснушчатая, угловатая
(этакий гадкий утенок), —
и в любви все никак не везло.
А город был южный,
душный,
и там,
на площадке его
танцевальной,
потные пары,
плотно прижавшись друг к другу,
кружились по кругу,
целовались тайком и смеялись,
и пластинки
то и дело сменялись, —
а она все стояла одна,
все ждала,
чтоб ее пригласили,
и глаза умоляли,
глаза просили —
тщетно,
напрасно.
А потом было белое танго,
и это
давало ей право
самой пригласить кавалера,
а она не могла,
не хотела,
и тогда,
словно птица,
взмахнула руками
и полетела
над танцевальной площадкой
(да, пусть они видят,
пусть знают!),
и сделала круг,
и еще,
и – полетела,
и полетела…
Ну что же ты,
глупенькая,
опустись на землю!..
Не опускается.
Так и летает.
Так до сих пор и летает.

«В будапештской гостинице, в номере, на стене…»