Чёрно-белый мир (СИ)

Два знака из пяти я уже активировала. Печать и заморозку. В сарае, где ночевал Николас, под его же чутким руководством я закрепила ещё три — левитацию, отброс и отражение. Теперь при желании воспользоваться ими мне уже не нужно было произносить заклинание. Хватало вспомнить руну и сотворить жест.

Когда мне хотелось поднять в воздух небольшой предмет, я воображала руну левитации и вращала кистью, как императрица, приветствующая свой народ. Как-то Николас отвлёкся от порции пирога, чтобы отпить чаю, а вернувшись к десерту, обнаружил на тарелке пустоту. Зато Сэм съела два куска.

Отброс врагов стал моим любимым знаком, потому что для него я выбрала самый эффектный жест. Мой воздушный поцелуй сбил рыжего с ног и со всей дури впечатал в стену сарая, и, хотя потом мне пришлось долго извиняться, это было круто, чёрт возьми!

Чтобы понять, как работает отражение, я попросила Николаса запустить в меня шариком пламени, самым маленьким, что он мог наколдовать. Ник сердился, а я снова краснела, ведь огонёк отскочил от моих скрещённых, как у Чудо-женщины, предплечий и прожёг в его рубашке дыру.

Слушая рассказы о моих успехах, Томас предложил использовать знак левитации в добыче лепестка чёрной орхидеи.

Королевская усыпальница, как ни странно, находилась не в дворцовом комплексе, а посреди самого обычного кладбища. Так фламийцы показывали, что перед ликом смерти все равны и что хороший правитель не оставляет свой народ даже в загробном мире.

Хотя захоронения формально относились к Пирополю, фактически они располагались за чертой города. То, что не придётся тащиться в столицу, меня несказанно радовало. Я не отваживалась признаться даже себе в том, что до мурашек боюсь Константина Кольдта. Я боялась его до встречи в зверинце, а уж после моей выходки думать спокойно о нём не могла.

Так что подобраться к склепу не было проблемой. Куда сложнее было взять лепесток. Мы не знали наверняка, течёт ли в моих жилах кровь ноксильварцев, а прикоснуться к орхидее без вреда для здоровья мог только тёмный маг.

Умение перемещать предметы, не касаясь их, было как нельзя кстати. Оставалось придумать, как доставить реликвию домой. Знак-то работал всего ничего. Но у нас был дневник Мелиссы, и мы предположили, что лепесток может храниться между пропитанными её магией страницами. Я подумала, что это будет выглядеть красиво и символично, почти как засушенная роза в молитвеннике Ральфа де Брикассара. * И образ прекрасного священника из романа Колин Маккалоу подтолкнул меня к тому, чтобы одобрить план.

Вечером накануне похода нас ожидало неприятное известие. Слегка взъерошенный оранти протянул сыну послание из Эмбертона. И я, встав за плечом Николаса, дабы узнать, что именно взволновало всегда спокойного Томаса, прочитала следующее:

«Милостивый господин Шелли, мой дорогой друг! Пишу тебе, чтобы сообщить радостную весть — семена томатов, что передала милая Молли, взошли! Теперь, быть может, и я буду наслаждаться этими великолепными овощами, какие имел счастье отведать за твоим гостеприимным столом…»

— Что это? — я уставилась на Томаса. — Томаты? Вы серьёзно?

Нет, он не шутил.

— Читай дальше, дитя моё.

Я снова погрузилась в письмо. Пропустив оду томатам, закруткам, пересказ новой проповеди, жалобы на радикулит и прочую болтовню немолодого человека, перешла к кульминации:

«Есть ещё одна вещь, коллега, на которой я хотел бы остановиться. Вообрази, на старости лет меня удостоили высокого внимания. Наш храм посетил сам альтеор Кольдт!»

Я сглотнула. Сердце забилось быстрее. Это же совсем рядом, в каком-то десятке километров от нас! Но то были ещё цветочки по сравнению с тем, о чём дальше писал верный друг.