Черно-красная книга вокруг

Срезался на втором экзамене — английском языке, но и первый-то, сочинение, одолел с трудом: умудрился наделать детских орфографических ошибок и получил тройку. Если бы не позор на английском, то все равно не прошел бы по конкурсу: проходной балл в университете высок, и куда Заманихину после двух лет армии было тягаться с отличниками. Со свиным рылом, да в калашный ряд! Самообразование тоже неплохая штука, особенно когда ты зол и требователен к себе, решил Заманихин. Еще на подготовительных курсах он познакомился с одним юным пентюхом, ловившим каждое заманихинское слово — еще бы, человек из армии пришел! Пентюх поступил-таки на заочное, и Заманихин решил с ним не порывать. Они созванивались два раза в год, и Павел получал копии методичек, а затем перечитывал всю ту литературу, что рекомендовали в университете. В конце концов, я учусь не для того, чтобы корочки получить и стать рядовым учителем литературы, как родители — я учусь для себя, — справедливо думал Заманихин. Спроси его кто-нибудь, зачем ему это, зачем изнурять себя Бодуэном де Куртене, Тахо-Годи, Гюисмансом или Шопенгауэром, он бы слукавил или промолчал. Но себя и, тем более, меня он обмануть не мог. Старался пока не думать об этом, но как же — мечты-паразиты не скроешь! Его богатое воображение помогало с легкостью представить себя знаменитым писателем. От методички к методичке, от семестра к семестру, от года к году начало у Заманихина кое-что получаться. Самоотверженности хватало. Самоуверенности не занимать. Опыт заменяло воображение, быстро разраставшееся от одной фразы или жизненной ситуации. Герои, им придуманные герои, вооруженные его мыслями, сомнениями, переживаниями, порой довольно вялые, порой штампованные, клонированные из произведений великих, а порой и достаточно самобытные, интересные — все до одного герои из головы транзитом через бумагу уходили в ящик стола. Сам Заманихин чувствовал, что это еще не то, что еще рано показывать свои произведения кому-нибудь, но постепенно и у него начали появляться читатели.

Первым был его школьный друг Саша Рыжов, с которым они вместе когда-то заразились романтикой ночных рокерских гонок. Тот так и остался при мотоцикле. Рыжий тоже был в армии в одно время с Заманихиным. Вернулся на месяц раньше, и сразу, конечно, на мотоцикл. Да в тот первый раз недалеко уехал. Как он рассказывал потом, вечером шел дождь, и к ночи слегка подморозило — осень. Сел, дал газу, обрадовался, прибавил еще, и вдруг из-за поворота выскочил какой-то бешеный велосипедист. Рыжий только и успел руль повернуть. Заднее колесо занесло, тачка легла на дугу, Рыжего вынесло из седла — это его и спасло: сломал лишь левую руку, ободрал ногу до мяса, да жалко еще было новые кожаные штаны. Мотоцикл же, скинув седока, взъярился, как взбесившийся конь: пролетел на дуге метров десять, споткнулся о поребрик, сделал пяток кульбитов и врезался в столб. Рыжий с яростью рассказывал, как вскочил, бегом догнал велосипедиста и накостылял ему сломанной рукой: за тачку, за то, что та превратилась в груду металлолома. Может, и руку-то об велосипедиста сломал.

Тогда и предложил Заманихин другу свой мотоцикл. Деньги у Рыжего были — накопил в армии, все два года колымил на станции техобслуживания, ремонтируя командирские авто и, кстати, опыта набираясь. Заманихинский «Чезет» Рыжий знал, как свой — вместе до армии его разбирали-собирали, но все-таки поломался немного: друг как никак — у него не купишь дешевле, когда знаешь, что с ним случилось горе. Да и думал Сашка Рыжов поездить, покататься еще вместе с Заманихиным, но тот ни за что, будто решил стать монахом. Купил-таки, и хоть была у Заманихина за тот доармейский год тачка уезжена, как за три, отделал ее Рыжий, и до сих пор она, кажется, на ходу. Руки у него золотые, работал он в автосервисе, и там на него молились.

Вот такой был первый читатель у Заманихина. Ничего он не смыслил в литературе, но бескомпромиссный был. Именно он поднял вверх большой палец, когда Заманихин, наблюдавший, как Рыжик читает, задал заискивающее «Ну как?», загадав при этом: если скажет «Ничего», значит, действительно ничего хорошего. «Больше не буду тебя тачками соблазнять», — патетично добавил друг-технарь, и это многого стоило.