Черно-красная книга вокруг

— Если ты еще раз… — начал я.

— Да брось ты, парень, — перебил он. — Ты, наверное, плохо знаешь Таню — она сама выберет, кого захочет. Не стоит и кулаками махать. Тебя подвести? — вдруг предложил он, улыбнувшись обезоруживающе, и показал на свою машину. Я отказался. Я совсем опешил. До сих пор не знаю, почему не двинул ему по роже. Он уехал, а я остался стоять один у подъезда то ли победителем, то ли дураком.

После этого случая я долго не мог встретиться с Таней. Она избегала меня. Мы переругивались с ней по телефону, и дошло до того, что я готов уже был простить все, лишь бы только увидеть ее. Тогда-то она и проговорилась, что одной любви ей мало, нужны еще и удовольствия, нужна интересная веселая жизнь. «Скучно с тобой, пойми», — сказала она, и я мысленно согласился с ней. «А у тебя нет на такую жизнь средств», — еще прозрачнее намекнула она в ответ на мое молчание.

И тогда до меня дошло. С получки я купил билеты на модную в те времена поп-группу. Тогда-то у концертоного зала мы, наконец, и увиделись. Опять мы были вместе. И, слава Тебе, Господи, было нам не скучно. После концерта мы пошли пешком. Куда, я не знал. До ее дома было далековато, и я мучительно придумывал, что же еще сделать такое, чтобы не было скучно. А тут она возьми и скажи, что ей хочется есть. Вполне объяснимое желание. Конечно, я тут же пригласил Таню в ресторан, мимо которого мы как раз проходили, благо и денег я захватил с собой достаточно. Да, было здорово, было весело и совсем не скучно. Мы много ели, пили и танцевали. Но потом был конфуз: денег все-таки не хватило — я, оказывается, совершенно не представлял себе ресторанные цены. Таня выручила, достала свой кошелек, но тем и подписала мне смертный приговор. Такого краха, такого позора я в своей жизни никогда больше не испытывал.

После ресторана мы пошли пешком по ночному городу. Общественный транспорт уже не ходил, и до Таниного дома теперь можно было добраться только на такси. Но денег-то у меня не было, а ей, наверное, было интересно, как я выпутаюсь из такой щекотливой ситуации, или она не хотела меня окончательно позорить — не знаю. Как бы там ни было, она пока шла со мной и не собиралась сама себе брать такси. Я же готов был возненавидеть ее, за эту ее ненужную жалость. Сейчас вспоминая, я догадываюсь, что это-то, наверное, и не отпускало ее от меня. И тут пришло решение: мой дом был рядом, буквально в двух шагах, и там даже было немного денег, которые я отложил сдуру, как мне тогда казалось, а на самом деле из благоразумия — жить-то еще месяц.

— Зайдем ко мне? Тут недалеко, — предложил я без всякой надежды, что Таня согласится. Но она вдруг согласилась, то ли опять из жалости, то ли ей было интересно, как я живу, то ли она просто замерзла. И вот она оказалась в этой самой моей квартире, которая теперь хранит после стольких лет воспоминание о той чудесной ночи, что мы провели здесь. И только потом, утром, я узнал, что она осталась у меня не потому, что замерзла, или ей было жалко меня, или тем более, интересно, как я живу, а из-за того, что должна была отплатить мне за удовольствие. Вот, как я об этом узнал. Утром я отвез ее домой на такси, и, прощаясь со мной возле подъезда, Таня нежно поцеловала меня и сказала ужасные слова:

— Спасибо, зайчик мой, было все очень здорово, но… — и она невинно, просто, как могла только она, посмотрела на меня, — но ты теперь и сам понимаешь, что я тебе буду слишком дорого обходиться. Я думаю, нам не надо больше встречаться. Прощай! — и тут же скрылась за такой ненавистной для меня подъездной дверью.

Мог ли я смириться с этим! Я еще звонил ей, упрашивал, говорил, что брошу свою газету, в которой я тогда был всего лишь заштатным фоторепортером, наивно клялся, что стану богатым.

— Не надо, зайчик, — парировала она, — ты слишком чист, чтобы зарабатывать большие деньги. Потом, когда я тебе надоем, ты проклянешь меня за то, что я заставила тебя бросить любимое дело и пойти против совести.

И тогда была крыша. В последний раз я приехал к ее дому и забрался на крышу. Думал, сейчас придет она со своим очередным «зайчиком», и я брошусь им под ноги. Глупо все это было, конечно, глупо. Может, спасло меня то, что слишком долго я ждал — ее все не было, может, что пришла она одна, может, на крыше, на холодном ветру я понял, что не стоит она того, а может, просто испугался.

Я больше не звонил ей. Я был полон презрения к ней, а еще больше — к себе.

8

— Паша, помнишь, ты говорил, что произведение для тебя, как зачатый ребенок…

— Ну…

— Будто придет идея и сидит, растет в животе… в голове… не знаю, где-то там, и через девять месяцев выходит на свет.

— Да.

— Я тогда так злилась на тебя. Вот, думала, нахал, смеется надо мной. Рожает свои произведения, а ребенка родить не может. А теперь, знаешь, Паш, кажется, я поняла. Такое чувство, что и у меня родилась идея, — Надя погладила себя по животу. — Вот здесь они рождаются, я теперь точно знаю. Это наша с тобой идея, здесь у меня в животе, такой еще ни у кого не было.