Черно-красная книга вокруг

Трудно ли было ей одной, маленькой, беззащитной, в незнакомом городе, в общежитии? Трудно, несмотря на то, что работы она не боялась, и воспитана была так, что не до глупостей ей было, распиравших других девчонок. Очень уж скучала она по дому, по семье, по родителям, по Саше с Машей, будто и не было тех трех лет, за которые могли бы ей братик с сестренкой надоесть. Потому и вспоминала с радостью, как нянчила близнецов, потому и мечтала по-прежнему, как своих нянчить будет, потому и на распределении хотела попроситься в Воронеж, благо училась она хорошо, и начинаться распределение должно было с нее.

А тут перед ней возник Пашка, и неожиданно для себя осталась она навсегда в этом случайном, подружкой, и даже не подружкой, а парнем подружки выбранном городе. И Пашу-то она любила больше всего как отца ее будущих детей, но вот не мог он дать ей их. И тогда появились обезьянка, тоска, разлады, ссоры и уговоры «поехали жить в Воронеж», будто там дети лучше рождаются.

Но теперь Надя была счастлива. Теперь забудется все плохое: печали, страхи, одиночество вдвоем, теперь у них будет новая жизнь! — думала она, не догадываясь, что ей предстоит испытать уже в этот так счастливо начавшийся для нее день.

9

Таня, милая моя Таня! Господи, зачем Ты позволил снова встретиться нам? Или это и было началом мщения за грехи?

Все кончилось постелью, прямо как раньше. А до этого — тоже, как раньше — оплата вперед за удовольствия. Я хотел ошеломить ее своим богатством. Для чего мне еще нужны были деньги — шуршащие властные бумажки — как только не для этого. Я подкатил к подъезду ее дома с шиком, с каким только может подкатить водитель «Жигулей», бравируя не дороговизной машины, а лихостью вождения. Заметил в ее глазах легкое пренебрежение, может, она не любила ездить в советских машинах — откуда я знаю. Моя «шестерка», конечно, не могла соперничать с каким-нибудь «Мерседесом», который, кстати, я хотел ради такого случая приобрести, да вовремя сдержался. Мы заранее условились посидеть в ресторане, и Таня тут же предложила какой-то уютный недорогой кабачок, но я загадочно улыбнулся, затряс головой и направил машину в центр. Я отвез ее в самый дорогой ресторан, в котором цены не кусаются, а просто сжирают содержимое кошельков. Столик для нас был заказан заранее. Готов поклясться: Таня раньше здесь не бывала. Глаза ее заметно расширились. Да и было от чего. Сам я хоть и побывал здесь накануне, слегка закусив на сотню у.е., не мог не поразиться во второй раз и интерьером девятнадцатого века, и сервисом, и изысканностью блюд, и, главное, тем духом истории, витавшим в этой ресторации. Я чувствовал, что у Тани готово сорваться с губ: «Помнишь, когда мы были молодыми, у тебя не хватило денег…» — но она сдерживалась, боясь напомнить мне о том, что я сам и не собирался забывать. То-то она напряглась, когда официант принес счет, а я достал свой бумажник.

— Ты поднялся, — удивленно сказала она, и я даже сначала не понял, о чем это она, но Таня сама объяснила: — А я-то думала, что ты на всю жизнь останешься заурядным фотографом.

Это она сказала еще там, в ресторане, а затем мы оказались у меня дома, и наше общее дежа вю с новой силой захватило нас. Потом мы лежали на моей холостяцкой тахте, откинув ненужный груз простыни, едва касаясь друг друга, и молчали. Каждый думал о своем, но я уверен, что все-таки, как и я, Таня думала о нас. Я смотрел на нее. Господи, она совсем не изменилась, будто прошлое ворвалось в мою квартиру, наполняя ее запахом все тех же пьянящих духов.

Мне вспомнилось, как в первую нашу ночь, много лет назад, она говорила: «Посмотри, какая у меня белая кожа. Нравится?» Разве могла она услышать отрицательный ответ? Я гладил эту приятную, забывшую за зиму о загаре, матовую поверхность, такую же, как на девственно-чистой фотобумаге, лист которой только что достали из пакета. Тот же блеск, тот же оттенок, те же блики от красного фонаря, специально включенного мной за неимением ночника. Тогда, в тот первый раз, я навсегда запомнил, как мы считали родинки на ее теле, темные точечки, контрастно выделяющиеся на белом. Мы так играли: я целовал их, считая после каждого поцелуя вслух, а она шептала: «Еще вот здесь, и здесь, и выше…» И я помню, она сказала тогда: «Много родинок — это к счастью. Значит, я счастливой буду». А я тогда самоуверенно подумал: «Со мной». Стала ли ты счастливой, Таня? И я сейчас же спросил ее об этом. Мой вопрос прозвучал неестественно громко и повис в тишине.

Таня лежала на спине и смотрела, не мигая вверх. Что она видела? Небо сквозь потолок? Свою звезду, которую она до сих пор искала? Не сразу она ответила:

— Стала ли я счастлива? Не совсем… Хочется курить.

Она улыбнулась, по-прежнему не глядя на меня, — и так знала, что я не отвожу от нее глаз. Я дотянулся до тумбочки, делая много ненужных движений, и прикурил две сигареты — ей и себе. Еще какое-то время мы молчали, пуская дым, который смешивался в воздухе, превращаясь под потолком в облако, отгораживающее нас от Таниного неба.