Черно-красная книга вокруг

Помню, веселый междусобойчик в мало знакомой мне компании. Комната в коммунальной квартире, талонная водка на столе, перекуры на черной лестнице, и Таня в центре всеобщего внимания с гитарой в руках. Подробности и лица давно уже стерлись из памяти, не помню даже имени той девушки, которая привела меня на этот день рождения, не помню, чей это был день рождения. Но все, что было связано с Таней, запомнилось навсегда. Перебирая струны гитары, она пела песни, в основном романтические, сентиментальные, девчоночьи. Помню, была там исполнена «Перчатка» Шиллера, положенная на дворовую музыку. Ее восприняли на «ура», и попросили Таню исполнить ее на бис, но имя Шиллера ни разу не прозвучало: я молчал от стеснения, остальные, наверно, не знали, а Таня, скорее всего, не хотела отдавать часть аплодисментов немецкому поэту. Все мы были там примерно одного сопливого возраста, причем девушек было намного больше, чем молодых людей, и, конечно, среди нас не было ни одного настоящего мужчины — потому, может, и ловил я на себе иногда Танины взгляды. Взглядов было всего несколько за весь вечер, но я уже знал тогда — этого хватит — так, с любопытством, призывно и озорно горели ее глаза.

Чем я был тогда! Легкомысленный мальчишка!

Черная лестница запомнилась только потому, что там все и случилось. Все, кто курил — большая часть компании — время от времени выбегали на лестницу всегда одновременно, чтобы покурить и быстрей за стол, за водочку, но один раз Таня пришла, когда многие уже докуривали. Пришла и опять посмотрела на меня. Помню, я отметил это про себя и стал реже прикладываться к сигарете. Все так же одновременно докурили и ушли. Остались только я и Таня. Мы должны были о чем-то говорить и говорили, наверное, но я ничего не помню. Я сидел на подоконнике, она рядом стояла у стенки. Вот она уже и докурила, а моя сигарета все не кончалась, я специально делал так, чтобы только она не потухла. Сам не понимаю, Господи, откуда у меня появилось столько хитрости, но помню, точно помню, я заранее все рассчитал.

— Пойдем? — предложила она.

— Сейчас, — ответил я и показал на сигарету, мол, еще не докурил.

— Пойдем! — уже не предложила, а приказала она, в шутку, конечно, и взяла меня за руку, чтобы стащить с подоконника. Я спрыгнул вниз, бросил ненужную сигарету и притянул Таню к себе за эту маленькую доверчивую ее ручку. Все случилось просто, как будто и должно было так быть. С ней всё всегда было просто и естественно. Я обнял ее. Какой-то миг она смотрела на меня удивленными кокетливыми глазами, и, честное слово, не помню, кто из нас первый потянулся к другому с поцелуем.

С дня рождения мы ушли вместе…

Помню, была та заключительная пора осени, совсем не романтичная, когда листья уже облетели и лежали бурыми неубранными кучами, темнело рано, и все ожидало снега. С ним бы и светлей было и праздничней. В такую погоду мы и гуляли с ней, забыв о слякоти и промозглости. Мы исколесили весь ее район новостроек, месили ногами осеннюю грязь, разговаривали, редко, особенно я, и целовались на шквальном ветру.

Так было не один день и продолжалось до первого снега. А потом с переменой погоды изменилось и настроение у Тани. Ей сразу почему-то стало не хватать времени, и какая-то неизвестная мне ранее отчужденность появилась в ее голосе, искаженном телефоном. Я ей просто надоел, но тогда не мог этого понять и думал, что ей действительно некогда. У меня же времени было достаточно, и я торчал у ее подъезда. Выйдет она из дома, пойдет в магазин или еще куда-нибудь — я с ней. «Но только до метро, — говорила она или: — только до того угла». И я соглашался, а когда мы доходили вместе до этого самого угла, она всегда следила, чтобы я уходил обратно, и долго стояла — ждала, когда скроюсь из виду. Что мне было делать? Шел к ее подъезду и ждал снова. Там, на детской площадке был такой удобный грибок со скамеечкой, там я и сидел, дрожал от холода и грыз ногти от ревности. А поводов для нее было достаточно.

Частенько она возвращалась домой не одна, а в сопровождении мужчин. Обычно это были или один в дубленке и нутриевой шапке, или другой на «Жигулях». Я оставался в своем укрытии, но, конечно, Таня видела меня. Радовало только то, что они, как и я, не попадали к ней домой — прощались у подъезда, целовались, но тоже не так, как со мной, а мимоходом, вскользь — и Таня исчезала за дверью. Бывало, она возвращалась одна, и тогда я бежал к ней, но вскоре, как и те мужчины, оставался один перед дверью подъезда.

Один раз я вытерпел ее мужчин, другой, третий, но долго ли это могло продолжаться? Собравшись с духом, я вышел как-то из своего укрытия, когда Таня возвратилась домой с тем, что был на «Жигулях». Увидев мое воинственное приближение, она демонстративно, так чтобы я видел, закатила глаза и вздохнула:

— Боже мой! — а потом быстро добавила: — Ну, вы тут сами разберитесь, мальчики, а я пошла, — и упорхнула за дверь.

«Мальчик», что остался стоять передо мной, был лет тридцати и где-то на голову повыше меня. Он смотрел на меня и глупо добродушно улыбался.