Черно-красная книга вокруг

Вторым читателем у Заманихина стала Надя. Они познакомились в библиотеке. Надя тогда заканчивала пятый курс психологического факультета, у Павла был к тому времени примерно курс четвертый его собственного заочно самообразовательного университета. Была, понятно, весна, призывно щебетали воробьи, но Наде нужно было писать дипломную работу на тему «Психология творчества», а тут как раз такой самобытный экземпляр. Заманихина тема тоже заинтересовала, разговорились, он попросил список литературы, затем — телефончик, затем — где-нибудь встретиться и погулять — воробьи ведь, весна. В общем, этот самобытный экземпляр только мешал Наде. Но уже в начале лета он самоотверженно держал кулаки четыре раза по часу — бездельник! — пока Надя сдавала госэкзамены, ведь к тому времени они уже не мыслили себя друг без друга.

Так прошел почти год, и следующей весной они поженились. Это был самый бесплодный творческий год в его жизни. Он не мог ни о чем думать, кроме как о Наде. Написал несколько рассказиков, но таких романтических, слащавых, засюсюканных, что, в один прекрасный редкий момент, опомнившись, без жалости их разорвал, чтобы и следа не осталось. Так же сделать с Надей он не мог. Оставалось лишь думать с тоской, что на этом и заканчивается его писательская стезя, да, впрочем, и вообще — молодость, свобода и безответственность. Сознавая это, он с радостью лез в кабалу.

Но удивительное дело, стоило ему привести в свою холостяцкую однокомнатную квартиру молодую жену, стоило пройти медовому месяцу и наступить второму — полынному, стоило случиться нескольким семейным ссорам, как Заманихина прорвало. Он снова начал писать, и не как-нибудь, а намного лучше, будто жизнь узнал, будто стало о чем. Времени сначала было мало, но и тут повезло: на заводе не хватало операторов котельной, и Заманихину, в ту пору слесарю-сантехнику в принудительном порядке предложили пойти на курсы. Он сначала возмутился: не было у него времени овладевать новой профессией, но потом взвесил всё и остался доволен — на новой работе свободного времени не в пример больше: смены то в день, то в ночь, и на самой работе можно книжку почитать — лафа! А значит, можно и дальше доказывать себе, что из самоучки может получиться писатель.

Теперь днем жена — на работу (она работала в детском саду для детей с психическими отклонениями), а муж, если свободен от смены — за стол. Снова пошла учеба, снова библиотека — правда, здесь жена ревновала, помня, где они познакомились, и зная, что там много молодых красивых студенточек — ну, как Павлу опять понадобится какой-нибудь список литературы. Ей симпатична была самоотверженность мужа, та энергия, с которой он не только любил ее, но и отдавался делу. Впрочем, к творчеству его она относилась с холодком, мол, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы по бабам не бегало. Будучи намного больше сведущим в литературе критиком, чем Рыжий, она не особенно-то и верила, что муж сможет пробиться в большую литературу. Но, тем не менее, именно она высказала мысль, давно уже томившую Павла: «А не пора ли тебе отнести свои рассказы куда-нибудь в журнал?». Этой оценки жены, всегда довольно скупой на похвалы, для Заманихина было достаточно.

Как-то на день рождения мужа Надя, совсем не разбираясь в оптике, подарила Павлу профессиональный фотоаппарат — не какую-то там «мыльницу»! И на удивленно-радостный взгляд мужа, распаковавшего подарок, ответила: «Будешь меня снимать». И он снимал. Пока не родилась в голове у него новая идея, воплотившаяся в тысячу экземпляров книжек в черно-красной обложке под названием «Мертвый фотограф» — плод его воображения, вызванный неожиданным подарком жены и коротким увлечением фотографией, его первый успех, его победа.

7

Да и стоило ли начинать все сызнова, после того, что было. Вспомню, как стоял тогда на крыше, дрожал от пронизывающего ветра или, скорее, от отчаяния, смотрел вниз на людишек-муравьишек, плакал, и от этих воспоминаний муторно становится на душе, будто не восемь лет назад это было, а вчера.

Она была старше меня на два года. С возрастом стирается пропасть в летах, но совсем не так в молодости. Два года разницы позволяли ей смотреть на меня свысока, как на какого-то губошлепого юнца, и я, я сам думал, что я и есть такой, по сравнению с ней. Она — душа любой компании, заводила, способная заткнуть за пояс любого, — она вертела своими многочисленными кавалерами, как хотела. Все они, конечно, были старше ее, потому что и сама она была еще молода, а в этом возрасте, повторюсь, девушки не признают ухажеров моложе их самих. Но как-то в список ее поклонников попал и я.