Черное колесо. Часть 2. Воспитание чувств, или Сон разума

– У меня свои, родные, – мужчина достал пачку «Беломора». – К нам надолго? – спросил он, закурив.

– Это как масть ляжет. Может быть, и надолго. На адвоката учусь. Из Свердловска выгнали после одного конфликта с милицией, вот и решил здесь пока осесть.

Приплелись парни, как побитые собаки.

– Что, уши опухли? – усмехнулся Ульяшин, чуть повернувшись к ним. – Закуривайте, – он протянул им пачку, чуть встряхнул рукой и прихватил выскочившие сигареты.

Затем, не обращая больше внимания на молодых, поговорил ещё немного с мужчиной.

– Ладно, живи, – сказал тот, наконец, – возникнут проблемы, ссылайся на меня, меня Мотылём кличут. Ещё увидимся!

– Наш, что ли? – осторожно спросил один из парней, глядя в спину удалявшегося Ульяшина.

– Какой наш?! Фраер наблатыканный! – отмахнулся Мотыль и, задумавшись, добавил: – Но может оказаться полезным.

* * *

Следующая встреча не заставила себя долго ждать. Как мы помним, Ульяшин сам не готовил ничего сложнее бутерброда, поэтому в отсутствие матери питался в общественных заведениях. Он перебрал уже несколько ресторанов, дошёл черёд и до «Волги», расположенной в районе Новой набережной. Буквально в первый вечер, войдя в ресторан, он заметил Мотыля, сидевшего за столиком с двумя незнакомыми молодыми парнями. Мотыль, внимательно оглядывавший всех входящих, тоже узнал Ульяшина и призывно махнул ему рукой. Ради такого случая, против своего обыкновения, Володя попросил официанта принести пол-литровый графинчик водки и подобающую закуску. Так начался разговор, длившийся с недельными перерывами несколько вечеров. Мотыль дотошно расспрашивал Ульяшина о разных обстоятельствах его жизни и тот правдиво на всё отвечал, руководствуясь двумя своими золотыми правилами: не врать в том, что проверяется, и не говорить о том, о чём не спрашивают. Так, о деталях своего происхождения он не распространялся, но о брате Александре упомянул с вполне конкретной и уже известной читателю целью. Зато во всех красках расписал свою жизнь в Свердловске, естественно, в той её части, которая протекала за пределами центрального пятачка. Мотыль одобрительно кивал головой, подробно расспросил о Скоке, допытываясь до детального описания и мелких привычек, и затем, усмехнувшись, сообщил, что Скока он хорошо знает по совместному, достаточно долгому пребыванию в местах не столь отдалённых. Но лишь по прошествии нескольких лет Ульяшин узнал, что Мотыль специально связывался со Скоком, уточнял детали Володиного рассказа и выяснял его мнение о молодом человеке.

Судя по всему, сообщенными ему сведениями Мотыль был полностью удовлетворён, потому что постепенно он стал давать Ульяшину всякие мелкие поручения, маскируя их просьбами о дружеской услуге. Поначалу тоже не обошлось без проверок, но Ульяшин берёг доверенные ему деньги и секреты пуще глаза, так что постепенно он был допущен в ближнее окружение Мотыля. Произошло это не быстро, до своей летней поездки в Москву Ульяшин вообще держался немного отстранённо и лишь после возвращения активно пошёл на сближение. Впрочем, ни в каких криминальных делах он не участвовал – Мотыль его не привлекал, приберегая для другого, а Ульяшин не напрашивался. Приблизительно тогда же к нему привязалось его прозвище – Звонок. Согласно официальной версии, он служил связным между различными уголовными группами Куйбышева и целыми днями сновал по городу, разнося всякие важные и срочные новости, был, одним словом, «гонцом» или «атасником». Но нам кажется, что так его припечатали за излишнюю склонность к пустой, с точки зрения воров, болтовне. Очень явственно представляем мы какого-нибудь Мотыля, затыкающего уши и досадливо восклицающего: «Не звени!» – или «Умолкни, звонок!»

* * *

Как мы видим, Ульяшин перестал скрывать свои связи с криминальным миром. Так уж получилось, а точнее, так уж он решил, что теперь эта сторона жизни вышла на первый план. Пусть милиция да КГБ думают, что он приблатнённый, что трётся около воров, подхватывая крошки с их стола, что оказывает им за плату мизерные юридические услуги. Главное, не попадаться ни на чём серьёзном и держать язык за зубами, то есть о бабах и о красивой жизни – это сколько угодно, а о политике ни слова даже на уровне анекдота. Кому в этом случае придёт в голову, что у Звонка есть другая жизнь?

У этой, другой жизни пока была только цель, сформулированная по-ульяшински бескомпромиссно и чётко – свержение Советской власти. Непременно путем вооружённого восстания и с обязательной публичной казнью всех партийных функционеров и их прихвостней. Встававший перед глазами вид бесчисленных проспектов и улиц Ленина с висящими на столбах коммунистами веселил душу и придавал сил для поиска путей к этой заманчивой цели. Пока что никаких путей не просматривалось.