Черное колесо

Дебора молча продолжала выполнять свои обязанности, словно отвечая, что ее добродетели сами по себе являются наградой. Неудивительно, что эти двое были вместе, несмотря ни на что — они взаимно дополняли друг друга. Служа леди Фитц козлом отпущения, Дебора в своих глазах постоянно повышала собственное моральное совершенство.

Мейсон усмехнулся:

— Только подумать! Старая карга считает, что Смитсон пощадит ее только потому, что…

Леди Фитц покраснела и перешла на другой тон.

— Алексей, ты слышал это? О, презренный! — Небо почему-то не рухнуло на Мейсона, и леди Фитц удивилась, почему. — Алексей, если бы ты был мужчиной, а не трусом, ты отомстил бы за оскорбление!

Бурилов отозвался на очередную порцию йода не менее крепкими словами.

— Ты называешь меня трусом…

Он вырвал руку, которую я перевязывал, и ударил себя в грудь.

— Посмотри на себя, ты, ведьма! Прихорашиваешься для этого зверя! Ты, мешок костей! Ты отвратительна! Ужасна!

Тут они вспомнили «ночное происшествие», о котором мне рассказывала Дебора, и за отсутствием другого оружия принялись швырять друг в друга обвинения. Мейсон и Барнс покачали головами при виде такого бешенства и отвели меня к Сватлову, Джонсону и Маккензи, которых содержали вместе.

Когда я вправлял вывихнутое плечо Маккензи, Джонсон негодующе фыркнул и указал на листок бумаги.

— К нам прислали Роббинса с этим листком. Говорят, что если мы подпишем заявление о сумасшествии Бенсона, останемся в живых.

Маккензи рассмеялся:

— Такой сертификат им бы весьма пригодился, но нам он ничего не даст. К дьяволу их! К вам это тоже относится, Барнс и Мейсон!

Я осмотрел Мактига и туго перетянул повязкой его сломанные ребра. То немногое, что он сказал, потом повторила Пен, когда Чедвик привел ее ко мне в кабинет. Она беспокоилась об отце, который — Чедвик сообщил мне это с улыбкой — отказывался подпускать меня к себе.

Пен сказала:

— Он сердит на тебя, Росс, потому что главным образом ты виноват в срыве его планов. Он считает, что ты заодно с Чедом.

Чедвику это не понравилось. Пен продолжала:

— Но когда мы выберемся из этих неприятностей, он изменит свое отношение. А мы выберемся, — оптимистически повторила она, на что Чедвик опять улыбнулся. — Поиск, который шел двести лет, слишком далеко зашел, чтобы его могли оставить перед самым завершением.

Эта вера подбодрила ее, но меня опечалила, а Чедвика просто позабавила. Она закончила:

— Отец… папа… он больше не старый капитан! Он снова Джим. Должно быть, шок от происшествия вернул его к реальности. Я вам благодарна за эта, Чед. — Снова его улыбка исчезла. — И отныне он всегда будет Большим Джимом. Я знаю это! Он сам мне сказал, он усвоил урок. Достаточно быть самим собой и не брать на себя ответственность за других. Он больше не маленький мальчик, играющий в индейцев, — печально сказала она. — Он… вырос.

Пен снова попросила Чедвика освободить отца, но тот отказался, и она ушла к себе. Уже наступило утро, море и небо были так чисты, что мы плыли словно в сапфировом пузыре, где солнце и его неподвижное отражение — только блики.

Где-нибудь в этих широтах кто-то, несомненно, приветствовал это море и это небо. И я мрачно подумал: будет ли Судный День таким же спокойным и ярким?

К этому времени руки у меня дрожали от напряжения и усталости, и я принял дозу кофеина. Мои конвоиры не сразу позволили мне взять его с полки, вначале расспросили, что это и для чего используется. Как у стимулятора, у него скорее психологический, чем физиологический эффект. Я привык к нему в студенческие годы, когда нужно было не спать перед экзаменами.

— Боже, да он наркоман! — прошептал Мейсон Барнсу и сунул склянку себе в карман.

Как бегун обретает второе дыхание, так и я снова обрел бодрость. Закончил работу с ранеными и был отведен к Смитсону для доклада. Он в этот момент был занят, и я остался незамеченным.

Роббинс привел Сватлова. Маленький пастор шел, спотыкаясь, выражение лица у него было отчужденное, словно он считал себя единственной реальностью в мире призраков. С собой он нес бумагу и карандаш.

Смитсон, должно быть, решил, что это заявление Джонсона и Маккензи. Он выхватил бумагу, осмотрел, шевеля губами, и вернул:

— Что это такое?

— Моя проповедь, — сонно ответил Сватлов. — Впервые в жизни я буду говорить правду. Не буду повторять, чему меня учили. Скажу то, что сам был удостоен понять.

Чедвик взял у него бумагу.

— Ну-ка, посмотрим! — Вероятно, он решил, что это история мятежа.

Пока он бегло просматривал рукопись, Сватлов мирно продолжал:

— Я не готов был учить других. Поэтому меня постигла неудача. Я думал, что Бога нет, но теперь я узрел Его. Я был слеп и черен от греха…

Именно это уже однажды утверждала леди Фитц.

— Есть только один путь в жизни — познать себя, ибо только так можно познать Бога в себе. Я не знал себя, я был слишком нетерпелив. Мой долг по отношению к сестре был духовным, но я, не зная ни себя, ни ее, считал его физическим. Чтобы доставить удовольствие ее телу, я привез ее сюда — на смерть. Я преклонялся не перед Богом, а пред маммоной.