Черное море

Есть что‑то от Эдинбурга в деловом центре Трабзона – высокие классические здания из серого вулканического камня, построенные в XIX веке греческими банкирами, греческими пароходствами, греческими филантропами, учреждавшими школы и больницы. Но сегодня прогулка по этим улицам постоянно прерывается из‑за турецкой доброжелательности и любопытства. Мужчины окликают вас с террасы чайханы, чтобы рассказать историю своей жизни за стаканом дымящегося чая, выращенного на склонах над черноморским городом Ризе. В ресторане повар лично за руку отводит вас на кухню, предлагая выбрать одну из шипящих на огне сковородок. Официант осторожно вынимает книгу из ваших рук, чтобы посмотреть, что вы читаете. Сапожник, который чинил кожаный ремень моей сумки, принес мне из соседнего кафе стакан холодного свежего лимонного сока, пока я ждал, а потом всячески пытался отказаться от платы и за сок, и за ремень. Человек в фотомастерской (который, как выяснилось, заменил мою отснятую фотопленку, так что обе эти катушки оказались загубленными) прочитал мне длинную лекцию о том, как некий английский профессор отправился в Эрзурум исследовать массовое захоронение “так называемого геноцида армян” и обнаружил, что все черепа являют собой прекрасные образчики турецких голов, ни одного армянина.

Империя Комнинов появилась здесь в 1204 году, после того как крестоносцы взяли штурмом и разграбили Константинополь; Алексей Комнин, сын византийского императора, бежал в Трапезунд и сделал его своей столицей. Государство Комнинов продолжало жить и процветать благодаря большой торговой удаче, даже после того, как греческие императоры возвратили себе константинопольский престол. В середине XIII века, с монгольским завоеванием Персии, открылась новая, южная ветвь Шелкового пути, которая начиналась в Тебризе, пересекала Понтийские горы и оканчивалась в Трапезунде.

Профессор Энтони Брайер, который в наше время является верховным историографом Комнинов, придает особенное значение компактности Понта, который управлялся из Трапезунда, “окаймленный, как Ливан или Южный Каспий, своими Альпами… отличавшийся исключительными климатическими и географическими условиями”. Прибрежные сельскохозяйственные культуры (когда‑то оливковое масло, вино и пшеница, а сегодня орехи, чай и табак) обрамляют умеренные дождевые леса, “сменяющиеся летними пастбищами, которые возвышаются над сухим плоскогорьем Армении, там, где Понт сталкивается с Черным морем”.

Греческие поселения в этом месте с самого начала были не такими, как на других черноморских побережьях. Тут колонизация шла вглубь, достигая лесистых долин во внутренних районах страны. Помимо обычных городов-колоний вдоль берега, “греческие поселения распространялись вглубь материка до самого водораздела”. Во времена Комнинов в относительно маленьком городе Трапезунде кипела бурная общественная и политическая жизнь, однако большая часть населения жила в холмах за городом, выращивая хлеб и летом отгоняя скот на высокогорные пастбища. Большая часть этих земледельцев-христиан были арендаторами процветающих монастырей, цепью усеявших крутые склоны долин; как говорит Брайер, там была “монастырская экономика почти в тибетских масштабах”.

Это сельское общество Понта, не говоря уже о городах, отличала самая большая во всем эллинском и византийском мире концентрация грекоязычного населения – гораздо более многочисленного, чем на Пелопоннесе. Константинополь в конце концов пал в 1453 году под натиском Мехмеда Завоевателя, а в 1461‑м турки после сорокадвухдневной осады взяли Трапезунд. Но понтийские греки остались в своих долинах и деревнях, и монастыри сохраняли свое благосостояние и большую часть земельных владений еще долгие века. Многие люди, включая представителей великих семей Трапезунда, внешне обратились в ислам, но продолжали говорить на понтийском греческом – на языке, который на протяжении тысячелетий все больше отходил от того наречия, на котором разговаривали на Эгейских островах или в столице Византийской империи.

Кем они считали себя в ту донациональную эпоху? Прежде всего они не думали о себе как о греках, или о людях, так или иначе укорененных на том полуострове и тех островах, которые мы сегодня называем Грецией. Трапезундские эстеты в XV веке могли называть друг друга эллинами, но это было скорее данью культурной моде, нежели указанием на этнос. Посторонние, будь то турки или жители Северной Европы, называли их и всех жителей Византийской империи народом ром, или рум, или ромеями, то есть, другими словами, гражданами Римской империи, которые помимо этого выделялись своей православной христианской верой. Борясь с этими категориями, понтийские турки говорили Энтони Брайеру: “Это римская («Рум») страна; они здесь говорят по‑христиански”.