Черное море

Вскоре боспорские золотых и серебряных дел мастера предприняли следующий шаг. Они начали производить для богатых скифов по специальному заказу изделия, чьи орнаменты изображали уже не гомеровские мифы, а иранские ритуалы и празднества. В то же время стиль оставался абсолютно неиранским: фигуры людей и животных натуралистичны и физиологически проработаны в греческой манере, в них нет ничего от той магической стилизации (звериного стиля), которую кочевники принесли с собой из Центральной Азии.

Результатом явилось для нас то, что Ростовцев назвал “иллюстрациями к Геродоту”: сцены из жизни скифов. Круглый электровый[56] сосуд из царской могилы в Куль-Оба, неподалеку от Керчи, изображает бородатых воинов в штанах, по‑видимому, после битвы: они беседуют, перетягивают тетиву на луке, бинтуют раненую ногу и даже выдирают зуб. Позолоченная серебряная чаша из Гаймановой Могилы показывает нам две пары тучных, жизнерадостных маленьких вождей в развевающихся туниках, рассказывающих друг другу истории, в то время как слуги скользят к ним с мехами кумыса (перебродившего кобыльего молока) и живым гусем. На огромной золотой пекторали из кургана Толстая Могила, возле Днепра, скифы доят овцу и сооружают полушубок из овчины. А серебряная амфора из Чертомлыка украшена сценами, изображающими людей с лошадями: лысый старый слуга стреноживает оседланную лошадь для выпаса, молодой воин-кавалерист тренирует норовистую лошадку поднимать передние ноги.

Пантикапейские золотых дел мастера изображали не только повседневную жизнь. Им доверяли и иранские религиозные сюжеты. Например, на ритоне из кургана Карагодеуашх верховой бог подает питье – “причастие” – верховому царю. А на огромной золотой пластине от головного убора из Могилы Царицы (в том же комплексе) показан странный обряд: богиня, сидящая на троне, держит священную чашу, а андрогинная фигура (вероятно, один из тех кросс-гендерных шаманов-трансвеститов – “энареев”) с бутылью готовится ей прислуживать. (Большинство этих сокровищ можно увидеть в петербургском Эрмитаже, и никто не пытался всерьез оспорить Ростовцева, атрибутировавшего их мастерам Боспорского царства.)

Этот симбиоз греческих (или обученных греками) мастеров и их клиентуры, иранских кочевников, – случай экстраординарный. Ничего подобного не бывало ни до, ни после. Как пишет Тимоти Тэйлор: “В античном мире и, возможно, в истории искусства в целом не было прецедентов, чтобы образованные горожане-колонизаторы подобным образом производили свои величайшие произведения искусства по заказу знатных кочевников… Это в некоторой степени то же самое, как если бы Веласкес в своих крупнейших заказах прославлял коренных жителей Мексики”.

Ростовцев, семнадцатью годами ранее, высказал то же мнение, но он связал это с глубинными изменениями в греческой картине мира, которые начались еще даже до имперских завоеваний Александра Македонского: “Это заря эллинистического искусства… развивавшегося под влиянием того интереса, который наука и литература питали к варварским прежде народам, теперь вступавшим в великую семью цивилизованных, иначе говоря, эллинизированных государств… искусства, которое радо было предоставить себя в распоряжение иноземцев…”

Торговля эта продолжалась уже с новыми заказчиками, после того как сарматы начали вытеснять скифов в III веке до н. э. Но отношения греков с сарматами были совсем иными. Несмотря на то что языки их восходили к общему иранскому корню, сарматы отличались от скифов во многих отношениях. Воевали они не как легковооруженные конные лучники, а как тяжелая кавалерия, облаченная в металлические шлемы и железные кольчуги и с длинными копьями. Такое вооружение, которому в далеком будущем предстояло стать боевой экипировкой средневекового рыцарства, в то время было еще неизвестно и необоримо на окраинах Европы и Евразии. Несколько веков спустя, после того как аланы (племя сарматского происхождения) атаковали и перебили римских легионеров в Адрианопольской битве в 378 году н. э., Римская империя полностью изменила свой способ ведения войны и сама обзавелась частями тяжелой кавалерии.

Сарматы были в некотором отношении ближе к своим среднеазиатским культурным корням, чем скифы. Они принесли с собой новую орнаментальную традицию, добавив к среднеазиатскому звериному стилю любовь к тяжелым, вычурным формам и к металлическим изделиям, инкрустированным разноцветной эмалью и полудрагоценными камнями. Именно этот стиль в XIX веке ошибочно назовут готическим. Сарматская знать покупала или заказывала украшения и предметы роскоши у эллинистического мира так же, как это делали скифы, в то же время, однако, поддерживая связь с другими, развитыми иранскими культурами далеко на востоке. Великолепное золотое ожерелье принцессы, погребенной на Дону и найденной Володей Гугуевым, вероятно, прибыло из какой‑нибудь храмовой сокровищницы в Бактрии.