Черное перо серой вороны

— Так что ты предлагаешь? — возмутился Угорский, в очередной раз позабыв о том, что надо вести себя покладисто и со всем соглашаться. — Если тебе действительно за державу обидно…

— Постой, постой, не ерепенься. Но ведь ты, насколько я понимаю, хочешь остаться в стороне? — налег Иванов на стол жирной грудью.

— А что прикажешь делать? Закончить свои дни на муравьиной куче? — воскликнул Угорский.

— На муравьиной? Мда, ситуация. Впрочем, я, пожалуй, пошлю к вам одного человечка. Молод, только начинает на этой стезе, хочет прославиться, подает надежды, — обычное дело. У него, правда, мало опыта, но… но это, может быть, и к лучшему. Ты, Фима, вот что: набросай тезисы, кое-какие факты, расскажи, где у вас что, нарисуй схемку, чтобы мой балбес не путался там меж трех сосен. А уж с остальным я тут как-нибудь сам.

— Я уже набросал, — проворчал Угорский. — Только, ради всего святого, не упоминай моего имени. И чтобы ни одна собака не знала, что я у тебя был. И чтобы он и близко не подходил к нашей редакции. И… и вообще мне лучше не знать, кто он, этот твой спецкор. А то, когда тебя подсоединят к электродам, ты и мать родную не пожалеешь.

— Неужели до такой степени?

— А ты как думал?

— М-мда, докатились.

Угорский покинул кабинет Иванова со смешанным чувством удовлетворения и досады. Да, он вынудил Иванова пообещать, но это еще не значит, что тот свое обещание выполнит. Тем более — заплатит за информацию. Но тут уж ничего не поделаешь: рыночные отношения в России находятся в зачаточном состоянии, так что производителю товара, особенно интеллектуального, чаще всего приходится за свой товар доплачивать покупателю, чтобы тот хотя бы обратил на него внимание. Чертова страна, в которой лучше всех живется жуликам и проходимцам! Ему, видишь ли, за державу обидно. Фразер и пустозвон! Именно такие сейчас и нужны новым хозяевам России. А главное — некуда из нее сбежать: ни Угорские, ни Ивановы кроме нее нигде не требуются. Даже в Израиле: там и своих хватает. И что остается? Ничего другого, как только ждать, что все образуется само собой, то есть дойдет до такой точки, когда волей-неволей придется переходить на другие рельсы.

Колеса электрички пересчитывали стыки чугунных рельсов. Мимо тянулись до отвращения знакомые виды: то полуразвалившиеся деревни с развалившимися скотными дворами, то причудливой архитектуры коттеджи «новых русских»; то зарастающие кустарником поля или затянутые зеленой ряской пруды; то поля с подстриженной зеленой травой, приспособленные под гольф, то ухоженные пляжи, огороженные заборами с колючей проволокой, пристани с яхтами и катерами. И нигде ни души. Мертвая страна, проспавшая свое будущее!

Угорский отвернулся от окна, съежился, натянул на лоб бейсболку и закрыл глаза: дорога домой казалась ему слишком длинной в отличие от дороги в Москву. И опасной.

Сквозь полудрему он услыхал объявление, что следующая остановка Угорск, но даже не шелохнулся: из Угорска он выехал на электричке, идущей в сторону от Москвы, вышел через две остановки и теперь собирался повторить тот же маршрут в обратном порядке на тот случай, если кто-то спросит, зачем его понесло в столицу. Конечно, никто не запрещает ему ездить, куда вздумается, лишь бы газета выходила еженедельно по понедельникам, но у Осевкина везде свои люди, а тот подозревает всех и каждого во враждебном отношении к своей особе. И уж чего-чего, а спрашивать умеет. Так что лучше поостеречься и как бы подложить под себя соломки. Поэтому Угорский и сел в самый первый вагон, что в него не садятся те, кто выходит в Угорске, а не садятся потому, что выход с платформы находится у последнего, если смотреть со стороны Москвы, вагона, а если наоборот, то у первого. А чтобы не светиться на перроне второй от Угорска остановки, едва в окне электрички исчезли верхние этажи «Ручейка», пошел по вагонам в самый конец, на остановке вышел из последнего и почти тут же пересел на встречную электричку, вздохнув с облегчением: на всем протяжении пути он не заметил ни одного знакомого лица и вообще никого, кто вызвал бы у него подозрение.

Глава 23

Шли дни, но ничего не менялось в заштатном городе Угорске, как будто ничего и не случилось. Надписи на гаражах тщательно закрасили, их уже никто не подновлял; закрасили голубой краской и почти двухметровые буквы во Втором корпусе, и даже не только буквы, но и всю стену, и теперь она аж светилась в негаснущем свете нескольких неоновых ламп, обозреваемая, к тому же, из-под потолка недремлющими глазами видеокамер. В церкви восхваляли деяния отцов города и частных собственников, преумножающих богатства не только свои, но и общие, в городской газетенке «Угорские ведомости» о том же самом говорили несколько другими словами, но сути это не меняло.

Была пятница.